– Если нам суждено сгореть заживо, к чему все эти приготовления? – хмыкнула Летисия.

– Слушай, что тебе говорят, женщина, не надо этого фатализма.

– Посмотрим, что убьет нас раньше: вирус или пожары.

– Я не боюсь, что мы умрем от вируса, потому что мы принимаем все меры предосторожности, но боюсь, что он превратит меня в невменяемого старика и отнимет последние дни. Все, что держало меня в тонусе – лекции, музыка, – теперь прекратилось. Планы поехать на Галапагосы и остров Пасхи тоже рухнули.

– Так даже лучше. Черепах и огромные статуи можно увидеть и здесь. Вам нужно поберечь себя.

Самуил осознавал, что люди его поколения умирают, – у него осталось мало знакомых ровесников. Раньше казалось, что смерть – это то, что происходит с другими; теперь он сам почувствовал, как она ходит за ним по пятам. С тех пор как Самуил потерял жену, старение ускорилось. Он много думал о своем конце, о том, что это может случиться внезапно и он не успеет привести в порядок свои дела. После него останется много заметных следов, как и после Надин, но худшие следы – те, что известны лишь ему: сентиментальный мусор, сожаления, подлые и гадкие поступки. Теперь Самуил каждый день выполнял упражнение: прощал обиды и воздавал благодарности. Он научился этому у Надин, но практиковать стал только в последние годы, когда она уже не могла вести его по этому пути. Время от времени жена являлась Самуилу, как внезапный порыв ветра, и тогда он замирал, затаив дыхание, чтобы ее не спугнуть, и кротко просил побыть с ним еще немножко.

Лодыжка болела; скрючившись, он хромал в своем ортопедическом ботинке, но отказывался говорить о недугах и злился, если Летисия чересчур усердно за ним ухаживала. Падение с лестницы пошатнуло уверенность Самуила; он передвигался осторожно, не осмеливался садиться за руль и опасался, что больше никогда не сможет кататься на велосипеде. Неужели это начало конца? Как долго он сможет сопротивляться неизбежному увяданию тела? А разума? Самуил ни с того ни с сего забывал слова, имена и мысли, и тогда его охватывал страх перед забвением, перед ужасающей перспективой: а вдруг он продолжит жить, но будет не в состоянии помнить и думать? Самуил прикинул, что, если выдержит сердце и с ним не произойдет несчастный случай, он сможет дотянуть до девяноста лет; это означало, что в его календаре остается еще около полутора тысяч дней. Совсем немного: они таяли на глазах, и фактически он уже растратил более сотни, сидя взаперти.

– Если бы не ты, девочка и Пако, я был бы одинок и подавлен, хуже, чем приговоренный к смерти, – признался Самуил.

– Не забывайте о Панчито, – напомнила Летисия.

Самуилу не особо нравился этот попугай-алкоголик, который при малейшей возможности совал клюв в стакан с водкой, а затем ходил, распушив перья, и врезался в стены.

– Вы будете нужны девочке еще как минимум лет десять, Мистер Богарт, так что и не думайте умирать.

* * *

Все началось с того, что Летисии позвонил некий Фрэнк Анджилери, который представился адвокатом и сообщил, что защищает несовершеннолетнюю Аниту Диас. Летисия ответила, что понятия не имеет, кто такая Анита, и повесила трубку. Через полминуты он перезвонил, и Летисия снова повесила трубку. На третий раз ответил Самуил и попросил объяснений. Адвокат сказал, что ему нужно поговорить с Летисией Кордеро об одном семейном вопросе, поэтому она взяла другую трубку, и они выслушали адвоката вместе: Летисию его слова растрогали, Самуила – заинтриговали.