Торн не сказал ни слова. Вместо этого он подхвати; Фиону на руки и понес в спальню Роло. В бывшую спальню Роло.

– Кровать ему больше не понадобится, – все также негромко бурчал Торн, укладывая Фиону на медвежий мех. – Скажи, я уже говорил тебе сегодня, что ты просто изумительна?

– Я точно такая же, как все женщины.

Не спеша, любовно, Торн стал раздевать ее.

– Ты не похожа ни на одну из женщин, которых я знал, – сказал он.

– Значит, ты по прежнему считаешь меня ведьмой, так тебя нужно понимать?

– Ты женщина, которую я люблю, вот что я считаю. Бренн был прав. Мы предназначены друг другу самой судьбой. А теперь спи, любовь моя. Впрочем, ты и так уже спишь!

В ту ночь на побережье обрушился невиданной силы шторм. Такой бури Торн не мог припомнить на своем веку. Ветер бешено ревел, выдирая с корнем лесные деревья, сотрясая крепкие стены дома. Громовые раскаты следовали один за другим, а небо полыхало молниями от края и до края. Крышу дома с дробным стуком окатывали струи ливня с градом.

К утру шторм стих так же внезапно, как и начался.

По счастью – а может быть, в том была рука судьбы? – все три драккара, на которых Торн со своими спутниками собирался плыть на остров Мэн, не пострадали. А вот двум ладьям, стоявшим с ними рядом возле пирса, не повезло. Буря сорвала их с якорей и в щепки разбила о прибрежные камни.

Утром Торн начал последние приготовления к отплытию.

К радости Фионы, состояние Мисты за эти два дня резко улучшилось. Стало ясно, что девушка на пути к полному исцелению. Теперь ее можно было безбоязненно оставить на попечение Эрики.

В то же утро Гарм и Торольф покинули лесной лагерь и отправились со своими воинами назад, в Берген.

В тот же день море вышвырнуло на берег разбитый вдребезги драккар Бретты.

Мачта его была сломана, вокруг нее обмотался рваный красно белый парус. Торн и Арен стояли на борту своей «Птицы Одина», когда драккар Бретты словно призрак вынырнул из утреннего тумана. Они сумели зацепить его баграми, подтащили и поднялись на борт. Здесь не было ни одной живой души.

Было совершенно очевидно, что все плывшие на этом судне нашли свой конец в морской пучине. Торну хотелось верить в то, что Фиона непричастна ни к разыгравшейся буре, ни к гибели драккара, но сердце и разум подсказывали ему обратное. Торн знал, что Фиона наложила – может быть, и сама о том не зная! – проклятие на Бретту.

– Неужели все погибли, все до одного? – спросил Арен.

– Какие тут могут быть сомнения, – откликнулся Торн. – И то сказать, разве найдется судно, способное пережить такой шторм, что был два дня тому назад? Печальный конец, но Бретта его заслужила. Гнев божий покарал ее.

Торну вдруг до боли захотелось увидеть нежное, прекрасное лицо Фионы, прижать ее к груди так, чтобы слышать биение ее сердца. Сказать ей, как он любит ее.

Торн не стал ничего этого объяснять Арену, а просто ушел, не произнеся больше ни слова.

Фионе не нужно было рассказывать о том, что случилось с Бреттой, она знала. Фиона рылась в сундуках с одеждой, выбирая платья, которые стоило взять с собой на Мэн, когда ее посетило видение.

Сначала Фиона очутилась в кромешной тьме – абсолютной, непроницаемой, бездонной. У нее перехватило дыхание, показалось, что она стоит в этой тьме на краю адской, бездонной пропасти. Внезапно завеса тьмы поднялась, свернулась, словно свиток, и Фиона очутилась среди ослепительного света. Свет был странным, колеблющимся, хрустально голубым – Фиона находилась на морском дне. Над головой у нее вместо неба простиралась толща воды, но Фиону это не пугало. Чудесным образом все было устроено так, что ей не нужен был сейчас воздух, чтобы дышать под водой, окружавшей ее со всех сторон.