Наконец он вернулся и поставил на край дивана поднос с тремя стаканами и целым блюдом печенья под названием «кошачьи язычки». Протянул нам с Ивонной стаканы с бледно-розовой жидкостью. Улыбнулся мне:

— Попробуйте. Адская смесь. Огонь. Называется «Дева Роза»… Попробуйте.

Я пригубил. Отпил. И сразу же закашлялся. Ивонна расхохоталась.

— Дядя Ролан, ему такого нельзя наливать!

Меня удивило и тронуло, как просто она назвала его: «дядя Ролан».

— Что, обжигает? — спросил он, весело таращась на меня. — Ничего, привыкнете.

Он уселся в кресло, тоже некогда голубое и тоже выцветшее, как диван. Потрепал прикорнувшего у его ног пса и отхлебнул глоток адской смеси.

— Ну как дела? — спросил он Ивонну.

— Ничего.

Он покачал головой, не зная, о чем еще спросить. А может, ему не хотелось болтать при незнакомом человеке. Он ждал, что я заговорю первым, но я смутился не меньше его, а Ивонна и не подумала нарушить неловкого молчания. Вместо этого она вытащила из сумочки перчатки и потихоньку стала их натягивать. Дядюшка исподлобья, слегка скривив рот, следил за этой странной длительной процедурой. Долгое время мы сидели молча.

Я украдкой рассмотрел его. Густые темные волосы, лицо грубоватое, красное, но зато в больших черных глазах с очень длинными ресницами какое-то очарование и нега. Должно быть, в молодости он был красив, хотя и несколько специфической красотой. Губы же, на удивление, тонкие, насмешливые, очень французские.

Видимо, он принарядился к нашему приходу: надел серый твидовый пиджак, широковатый ему в плечах, темную рубашку и надушился лавандовой водой, галстука на нем не было. Я все старался найти между ними родственное сходство. И не нашел. «Ничего, — подумал я, — до конца вечера еще далеко, найду. Вот сяду напротив них и буду смотреть на обоих. И в конце концов, конечно, подмечу сходство в жестах или мимике».

— А у тебя, дядя Ролан, теперь много работы?

Меня удивило, каким тоном это было сказано. В ее вопросе прозвучала и непосредственность ребенка, и бесшабашность женщины, говорящей со своим любовником.

— Ох уж эти мне американские железяки… все эти чертовы «студебеккеры»…

— Замучился, дядя Ролан? — Теперь голос стал совсем детским.

— Да нет. Просто в моторе у них…

Он не докончил фразы, как будто вдруг понял, что нам неинтересно слушать о всяких там технических подробностях.

— Ладно… Ты-то как? — спросил он Ивонну. — Ничего?

— Да, дядя.

Она задумалась о чем-то. О чем?

— И отлично. Ничего так ничего. А не пройти ли нам к столу?

Он встал и положил мне руку на плечо.

— Эй, Ивонна, ты что, не слышишь?

Стол стоял под окном у стеклянной двери, ведущей в гараж. И был накрыт скатертью в клетку — белую и цвета морской волны. На нем — рюмки «дюралекс». Дядюшка усадил меня как раз куда мне хотелось — на стул напротив них. На их тарелках лежали круглые деревянные кольца для салфеток с вырезанными по кругу именами: «Ролан» и «Ивонна».

Дядюшка вразвалочку пошел на кухню, и Ивонна снова пощекотала мою ладонь. Он вернулся с блюдом «нисского салата». Ивонна разложила салат по тарелкам.

— Ну как, вкусно?

— Гра-фу пра-ав-да пришлось по вкусу? — обратился он к Ивонне.

И, по-моему, безо всякой насмешки, с чисто парижскими юмором и любезностью. Кстати, я никак не мог понять, откуда у этого «савойца» (ведь сказано же в статье об Ивонне: «Она уроженка наших мест») такое отличное произношение, какого и в столице теперь не встретишь.