Барону тогда было за пятьдесят. Он много путешествовал и был знаком со многими интересными и утонченными людьми. Он часто навещал на мысе Ферра своего соседа и близкого друга английского писателя Сомерсета Моэма. Мейнт вспоминал, что однажды ужинал за одним столом с Сомерсетом Моэмом, даже не подозревая, что это он.

Другие, не столь знаменитые, но довольно-таки примечательные личности зачастили к барону, привлеченные роскошью его прихотливой жизни. Так собралась «компания», превратившая свое существование в вечный праздник. Каждый раз с виллы уезжало по пять-шесть открытых автомобилей. Ездили на танцы или на корриду.

Ивонна с Мейнтом были самыми молодыми из них. Ей едва исполнилось шестнадцать, ему — двадцать. Все их обожали. Но когда я просил показать мне фотографии тех лет, оба уверяли, что не сохранили их. И вообще рассказывали обо всем этом неохотно.

Барон умер при каких-то таинственных обстоятельствах. Либо покончил с собой. Либо погиб в автомобильной катастрофе. Мейнт снял квартиру с Женеве. Ивонна поселилась вместе с ним. Позднее она стала манекенщицей в миланском доме моделей, никаких других подробностей мне выяснить не удалось. Может быть, Мейнт между делом окончил медицинский? Он часто говорил, что у него в Женеве «медицинская практика», и я каждый раз хотел спросить: «В какой области?» Ивонна жила то в Риме, то в Милане, то в Швейцарии. Работала, что называется, «манекенщицей по контракту». Вот, кажется, последняя подробность. Но если я спрашивал, где именно она познакомилась с Мадейей: в Риме, в Милане или в «компании» барона — и каким образом он выбрал ее на роль в «Liebesbriefe auf dem Berg», она уклонялась от ответа.

Они с Мейнтом никогда не рассказывали ничего конкретного, лишь неопределенно намекали на что-то и противоречили друг другу.

Бельгийского барона, который вывез их из захолустья на Лазурный берег, я в конце концов вычислил. (Сами они упорно отказывались назвать его по имени. Стыдились? Или хотели замести следы?) Когда-нибудь я разыщу всех, кто составлял «компанию», и, может быть, кто-нибудь из них вспомнит Ивонну… Я съезжу в Женеву, в Милан. Может быть, я разыщу потерянные кусочки завещанной ими головоломки.

Я познакомился с ними тогда, когда они впервые за долгие годы приехали на лето в родной город и после длительного отсутствия — до сих пор они заезжали сюда редко и ненадолго — чувствовали себя здесь чужими. Ивонна призналась, что, скажи ей кто-нибудь в шестнадцать лет, что когда-нибудь она остановится в «Эрмитаже», словно в незнакомой гостинице неизвестного курортного города, — она бы не поверила. Я же всегда мечтал родиться в провинциальном городке и не понимал, как можно отречься от места, где прошло твое детство, от родных тебе улиц, площадей и домов, с которыми столько связано. От своей родины. Вернуться на родину и не испытать восторга! Я очень серьезно объяснял Ивонне, как тяжело мне самому дается жизнь изгнанника. Она меня не слушала, валялась себе на кровати в драном шелковом халате и курила сигареты «Мюратти»: ей очень понравилось их название, необычное и таинственное. Мне же оно казалось скучнейшим, поскольку в нем слышалось что-то итальянское или египетское, как в моей выдуманной фамилии. Я напоминал ей о 201 шоссе, о церкви Святого Христофора, о дядином гараже. А как же кинотеатр «Блеск»? А как же улица Руаяль, на которой она в шестнадцать лет останавливалась у каждой витрины? А как же множество других мест, которых я не знаю, но зато знает и помнит она? Вокзал, например, или парк около казино. Она пожимала плечами. Нет. Никаких воспоминаний об этом городе у нее не сохранилось.

Тем не менее, она часто водила меня в какую-то чайную, или что-то вроде того. Мы приходили туда днем, часа в два, когда отдыхающие сидели на пляже или спали после обеда. Нужно было пройти под аркадами до «Таверны», пересечь улицу и опять нырнуть под аркады.