– Не раньше, – твердо ответила Лея, глядя на него снизу вверх, – чем я услышу от тебя то, что хочу. И, разумеется, не раньше, чем я в это поверю.

Поднырнула под его руку, преграждающую путь, и пошла, куда шла. Пусть подумает на досуге.

На этом она вернулась к своему письму, тяжко вздохнула и сочла уместным приободрить отца сообщением следующего рода.

«Вместе со мною в Винтерфилде в гостях у лорда Грэя проживает наследник лорда Юга, Романс Кадуцци. Он также обучается боевым искусствам и оказывает мне некоторое внимание, которое, я думаю, я не истолковываю превратно. Опасаясь забегать вперед, я все же полагаю, что в ближайшем будущем Романе может сделать мне предложение. Собственно говоря, я уже имела по этому поводу разговор с лордом Грэем, и он недвусмысленно дал понять, что готов в этом деликатном деле представлять мои интересы».

И только величайшим усилием воли она удержалась от приписки, что большего козла, чем Романе Кадуцци, она в жизни не встречала. Такая вот вышла у нее респектабельная эпистола, в которой не было ни единого слова лжи.

Наследник Юга! Какая честь! Можно себе представить, как желал бы этого брака ее отец, даже зная обормота Романс лично. Брак по хорошему расчету, сказал бы он, всегда предполагает компромисс. И так уж получается, что большая часть компромисса выпадает на женскую долю. И, говоря все это, он, без сомнения, чувствовал бы себя виноватым.

Она перечитала письмо, сложила его и тщательно разорвала на мелкие кусочки. В нем не было ни слова лжи, но правды в нем тоже не было. Ее отец почувствовал бы это, а почувствовав, кинулся бы в Винтерфилд выяснять, в чем тут дело. Его консервативное воспитание вряд ли позволило бы одобрить то, что тут происходит, и, пожалуй, при самом неблагоприятном стечении обстоятельств, когда ни одна из сторон не понимает другую, дело могло бы кончиться даже поединком меж ним и лордом Грэем.

Страшно подумать о таком поединке. Грэй, конечно, слишком умен, чтобы доводить дело до подобной развязки, но со свойственными ему нетерпимостью и ехидством вполне способен превратить поиски рыцарем Андольфом истины и смысла того, что происходит с его дочерью, в фарс, и вот тогда‑то отец будет вдвойне и небезосновательно оскорблен. А еще он может догадаться, что Лее нравится совсем не тот мужчина, которому следовало бы.

Однако новые нотки звучали теперь в ее прежде благоговейном чувстве к нему. Наблюдения и размышления заставили признать, что южная приправа в виде Романе Кадуцци, добавленная к вареву, которое до его приезда неспешно готовилось в Винтерфилде, придала ему иной – и престранный! – вкус. А смысл этих перемен заключался в том, что лорд Грэй стал ей нравиться меньше.

И не в том, собственно, дело, что ей больше стал нравиться Романе. Просто именно в отношении него ей не нравилось, как себя ведет лорд Грэй. При ней, разумеется, он по‑прежнему был само совершенство, однако стоило Романе раскрыть рот или как‑то иначе сделать заявку на свое присутствие, как его срезали язвительно, уничижительно и совершенно беспощадно. А если тот пытался отвечать на равных, на фоне скорпионьего жала лорда Грэя его потуги выглядели беззубым щенячьим тявканьем. Стоило же Лее каким‑либо образом выключиться из общения, как на месте обаятельного лорда возникало чудовище, и в лицо Романе говорились такие вещи, какие едва ли снесет и подросток, а не то что взрослый мужчина. Лея видела, как напрягается у него спина и как сжимаются кулаки: вот‑вот, и Романс действительно бросился бы с ними на обидчика. Если бы не знал совершенно точно, какая за этим последует молниеносная и болезненная расправа. Когда Романе услышал подобное в первый раз, он только глаза распахнул в недоумении: он представить себе не мог, чтобы один благородный лорд сказал такое другому такому же. И держался он, по мнению Леи, неожиданно достойно: вот только с каждым днем вокруг его глаз прибавлялось синевы, и все губы были искусаны.