|
-У.}, и сделал это движимый единственно чувством глубочайшего уважения перед его высокими добродетелями. В дни моей юности я не имел чести пользоваться особой симпатией у молодого мистера Вашингтона, зато мой брат - натура куда более открытая и душа более привязчивая - был его другом всегда, и в те далекие годы, когда они были равны по положению, и в более позднее время, когда генералу Вашингтону, по моему твердому убеждению, не было уже равных на всей земле. Я уже упоминал о некоторой двойственности моего положения и в какой-то мере, пожалуй, и моего брата, которая поставила нас с ним по разные стороны барьера во время этого поединка, длившегося пять лет и закончившегося тем, что метрополия вынуждена была признать себя побежденной. Гарри следовало бы быть тори, а мне - вигом. В теории я всегда исповедовал более либеральные взгляды, нежели мой брат, который, особенно после своей женитьбы, сделался, по выражению наших индейских набобов, настоящим "раджой", то есть персоной величественной, чопорной и взыскующей почестей. Когда, к примеру, губернатор Дэнмор предложил освободить негров, дабы привлечь их под знамена его величества короля, Хел заявил, что губернатора следует повесить вместе с его (так он выразился) "черной гвардией", завербованной им обманным путем. - Ежели вы, джентльмены, сражаетесь за свободу, то уж негры и подавно могут за нее сражаться, - сказал я, в ответ на что Генри закричал, потрясая кулаком: - Чертовы мерзавцы, попадись мне хоть один, уложу на месте вот этой рукой! И наша матушка поддержала его, заявив, что эти разговоры насчет негритянского мятежа - самые чудовищные и отцеубийственные слова, какие когда-либо слышала наша несчастная родина. Она, по крайности, была более последовательна, чем брат Хел. Она требовала одинакового повиновения властям как от черных, так и от белых, в то время как Хел признавал право на свободу только для людей с белой кожей. Оба они, и госпожа Эсмонд и Гарри, в подтверждение своих слов опирались на пример мистера Гамбо. Получив от меня вольную в награду за его удивительную преданность и привязанность ко мне в трудные времена, Гамбо по возвращении в Виргинию не стал желанным гостем на своем старом месте, в людской моей матушки. Он был теперь свободный гражданин, в то время как другие негры оставались рабами, и это сделало его как бы средоточием всех мятежных настроений. Он напускал на себя важность и принимал покровительственный вид, хвастался своими друзьями, оставшимися в Европе ("дома", как он это называл), и своими подвигами там и первое время, подобно мартышке, повидавшей свет, собирал вокруг себя толпу восхищенных слушателей. Слуга же Хела Сейди, по собственному желанию возвратившийся в Америку, оставался рабом. Это породило зависть и неприязнь, а затем и баталии, в коих оба показывали благородное искусство кулачного боя и бодания, освоенное ими в Мэрибон-Гарденс и в Хокли-ин-де-холл. |
