Он свернул на улицу, которая выглядела точно так же, как четыре предыдущие, мимо которых мы проехали; только во дворе маленькая девочка, лет восьми или девяти, играла с йо‑йо. Девочка серьезно смотрела на вращающуюся часть игрушки и даже не взглянула на машину, которую Зи остановил перед ее домом. Но когда Зи открыл калитку, девочка одной рукой подхватила йо‑йо и посмотрела на нас взрослыми глазами.

– Никто не входил, – сказала она.

Зи кивнул.

– Это место последнего убийства, – объяснил он мне. – Мы обнаружили его сегодня утром. Есть еще шесть других. Везде побывали целые толпы, но сюда после смерти никто не заходил, кроме нее, – он показал на девочку, – она член Совета, – и дядюшки Майка.

Я взглянула на девочку – члена Совета. Она улыбнулась и надула пузырь из жвачки.

Я решила, что безопаснее не обращать на нее внимания.

– Хочешь, чтобы я учуяла того, кто побывал во всех этих домах?

– Если сможешь.

– Не существует базы данных, где хранятся все запахи. Даже если я его учую, я понятия не буду иметь, кто он – если только это не ты, не дядюшка Майк и не член Совета.

Я кивком показала на девочку с йо‑йо.

Зи невесело улыбнулся.

– Если сумеешь найти запах, который есть во всех домах, я лично буду сопровождать тебя по всей резервации и по всему штату Вашингтон, пока ты не найдешь этого сукина сына убийцу.

Вот тут я поняла, что для него это личное дело. Зи очень редко бранится и никогда не бранится по‑английски. В моем присутствии он впервые не употребил слова «сука».

– Будет лучше, если я проделаю это одна, – сказала я ему. – Чтобы ваши запахи не смешивались с тем, что я найду. Не возражаешь, если я в грузовичке поменяю облик?

– Nein, nein, – сказал он. – Меняйся.

Я пошла к грузовичку, все время ощущая спиной взгляд девочки. Она выглядит слишком невинной и беспомощной, чтобы быть серьезной угрозой; ну разве что похулиганит немного.

Я села на пассажирское сиденье, чтобы было побольше места, и разделась. У вервольфов перемена проходит очень болезненно, особенно если им приходится долго ждать полнолуния и их заставляет меняться луна.

Мне перемена не причиняет никакой боли – на самом деле я очень хорошо себя чувствую, как будто славно потянулась после трудной работы. Но я начинаю ощущать голод, а если слишком часто перехожу из одного обличья в другое, сильно устаю.

Я закрыла глаза и из человека стали койотом. Задней лапой почесала ухо, прогоняя последние судороги, и выпрыгнула через окно, которое нарочно оставила открытым.

Мое восприятие как человека очень остро. Когда я меняю облик, оно еще обостряется, но дело не только в этом. В обличье койота я умею лучше сосредоточиваться на нужной информации.

Я побежала по тротуару и по земле сразу за калиткой, чтобы привыкнуть к запахам дома. Добежав до порога, я уже знала запах самца (это определенно не был человек, хотя сказать точно, кто он, я не могла), который сделал этот дом своим. Я уловила также запах самых частых посетителей, таких как девочка, которая вернулась к своей игрушке, но смотрела на меня, а не на игрушку.

После первых фраз они с Зи не обменялись ни словом, которое я могла бы услышать. Это могло означать, что они друг друга не любят, но язык их тел не свидетельствовал о вражде или напряжении. Наверно, им просто нечего было сказать друг другу.

Зи открыл дверь, когда я остановилась перед ней, и меня поглотила волна смерти.

Я сделала шаг назад – не справилась с собой. Безобразие смерти действует даже на малый народ. Я перебралась через порог с излишней осторожностью, но кое‑какие поступки, особенно в облике койота, совершаешь инстинктивно.