Нет уж, мальчик мой. Я не для того доламывала эту реальность, чтобы почить в бозе на ее останках. В мерзком тумане можно утонуть, но можно же и... проткнуть в нем дыру! Если, конечно, не побояться принести соответствующую жертву.

- Банза-а-а-а-ай! - ору я и спихиваю Дубину с камня.

Он летит до поверхности белесой пелены удивительно долго, словно падает в тучи с горного пика. Нет, с плоской вершины горы-тепуи. С Рораймы[18], например. Красивое зрелище: я стою на краю плато на карачках, а мой друг-спаситель-телохранитель Геркулес удаляется от меня со скоростью астронавта, ударенного метеоритом и улетающего от станции «Мир». Навек. В космическую бездну. «Мы здесь, а ты туда, ты туда, а мы здесь».

Тело Геркулеса, накануне смерти презревшего имя Дубины, рушится в клубящуюся дымку. И пробивает в ней тоннель. Я тоже прыгаю в этот тоннель, судорожно бормоча:

- Ты тупой гад я тебе покажу как надоедать честной девушке как пугать ее до усрачки как мозгами манипулировать страшилки подсовывать да не страшно нифига ты ж не знаешь чего я боюсь потому что главная дубина тут ты а не этот несчастный малый как он там кстати а то вот так швырнешь его куда-нибудь куда не надо потом совесть замучает...

Мой рот проговаривает эту галиматью (вот как рождаются молитвы!), а глаза следят: подтвердится теория или не подтвердится?

Я лечу, словно Алиса у Кэрролла, на другую сторону мира - лечу и на лету превращаюсь. Во все подряд. Как будто пронизываю слои чужих, а может, своих собственных непрожитых судеб. Попутно становясь то мужчиной средних лет, то ребенком, то старушкой, то вообще зверем неотчетливой видовой принадлежности...

Мужчина пытался устроить свою жизнь с максимальным комфортом. То есть увильнуть от ответственности за то, что он - мужчина. Трусоватый и подловатый, но востребованный.

Почти все его мысли сводились к придумыванию отговорок: любовь - это одно, секс - это другое; секс с секретаршей не считается, потому как с секретаршами все крутят - нельзя же не реагировать на эти ноги, торчащие из-под юбки; секс анонимный не считается - разве можно относиться серьезно к перепихону с неопознанной особой, подцепленной на неопознанной вечеринке; секс с подругой жены не считается - всего-навсего гуманитарная акция в поддержку стареющей сексапилки, приунывшей от маячащего на горизонте критического дня, гм, возраста... Путаясь в собственном вранье, мужчина четко знал - очень скоро он останется один. Совсем один.

Ребенок был занят запоминанием на всю жизнь идиотских деталей окружающего мира - в основном фраз, сказанутых старшими.

В качестве старших выступали и прыщавые подростки во дворе, и пожилые дяди-тети лет этак от двадцати до восьмидесяти, и свой брат-обитатель песочницы, которому уже исполнилось полные пять лет... Фразы витали вокруг детского ума густым туманом глупостей и ввинчивались в мозг, словно болты - навечно. Смысла в них было не больше, чем в брачном цвиканье сверчка, а судьбоносность они обретали по мере врастания в детское сознание - судьбоносность непредсказуемую и неуправляемую.

Старушка понемногу освобождалась от нажитого за долгую жизнь опыта, пропуская «крайне ценные» и «жизненно важные» сведения, словно песок сквозь раздвинутые пальцы.

На ладони оставался всякий сентиментальный мусор и никому не нужные мелочи воспоминаний о каких-то платьях, надетых в ничем не примечательный день, о записках от давно забытых возлюбленных, о рецептах пирожков, которые никто больше не хочет есть, о счетах за газ-за свет, которые нипочем не получится оплатить... Потому что время старушки уходило так же, как песок ее опыта - сквозь пальцы, вон из поля зрения, быстро-быстро - не остановишь.

Зверь был занят тем, что наблюдал за миром - зорко и нервно.

Все вокруг было опасным и съедобным. И только соотношение этих качеств отличало один объект от другого. Причем даже неодушевленные предметы могли оказаться опасными, если начать их есть.