Столица казалась сонной и безразличной – приземистые хатки за стенами из глины, горячая пыль по щиколотку на кривых улочках, мальчишки с собаками, в густой тени навьюченные ослы и стайки горлиц, хлопавших крыльями в ослепительном небе.

Взгляд задерживался на зеленых кронах персиковых и абрикосовых деревьев; там, за глухими стенами, текла своя жизнь, но Иосиф догадывался, что жизнь эта нелегкая и нерадостная, потому что жители Алжира были обложены тяжелой данью в пользу захватчиков‑пиратов.

Наконец остановились перед воротами, на которых было написано имя хозяина, привратник впустил невольников во двор. Иосиф увидел роскошный хозяйский дом, сад и пруд, за которым виднелось несколько хозяйственных построек.

Тут подоспел коротышка‑купец, на пухлом его лице все еще хранились следы злобы и досады. Он схватил плеть и принялся хлестать Иосифа изо всех сил. Прикрываясь руками, Иосиф дергался от боли, причиняя тем страдания и себе, и своему сотоварищу.

Но вот купец устал, отшвырнул плеть и со словами «ты возместишь еще, мерзкое животное, все мои расходы!» ушел к дому, – дюжий слуга сопровождал его.

С невольников сняли колодку и сказали: «Будете ухаживать за посевами на земле господина. Сейчас придет распорядитель работ. Следуйте его указаниям, иначе он искалечит вас. Только за усердный труд и примерное поведение положены пища и ночной отдых».

Едва невольники присели в тени на прохладную землю, появился распорядитель работ: принес старые камышовые шляпы, велел надеть их и повел к овчарне, где тощий, как палка, раб возился над корытами с землей, высаживая в них рассаду.

Распорядитель объяснил, что рассада – это ячмень, предназначенный для овец, доставляемых с загородного хозяйства господина; поскольку овец надо подкормить, а пастбищ в городе нет, животных кормят загустевшими побегами ячменя. Для этого рассаживают по корытам строго определенное количество рассады и готовят почву под новый посев под руководством старшего раба, которого зовут Буба.

Распорядитель ушел, а Буба, пилигрим из Далмации, растерявший, видимо, всю набожность, принялся учить своих сотоварищей, при малейшей оплошности отвешивая им оплеухи. Иосиф терпел, думая про себя о том, что насильники и эксплуататоры неслучайно насаждают кругом жестокость и неравноправие, – подневольные люди ссорятся между собою, вымещают друг на друге все свои обиды и тем позволяют главным своим мучителям сохранять непоколебимую власть.

Поначалу работа показалась даже интересной. Переносные корыта с землей, действительно, весьма хитроумно заменяли пастбище. Маленькое зернышко при заботливом уходе в течение двух недель образовывало пышное растение.

Деревянных корыт с зеленым ячменем насчитывалось более сотни. Сегодня стравливали одни, завтра другие, так что конвейер действовал бесперебойно, снабжая скот таким запасом свежих кормов, который могло обеспечить только огромное поле.

Иосиф проработал в хозяйстве несколько дней, поражаясь, как быстро полуголодная, тупая, монотонная жизнь подавляет все высокие мысли и чувства. Он стал таким же медлительным и сонным, как остальные рабы, и однажды поймал себя на том, что наибольшую радость ему доставляет жужжание навозных мух – уютное, умиротворяющее, навевающее покорность и равнодушие ко всему на свете.

Как‑то в полдень явились евнухи и увели Иосифа в баню. Там раздели донага, велели прополоскать какой‑то жидкостью рот, терли мочалками спину, руки и ноги, мылили голову, потом парили в бочке с горячей водой и, завернув в простыни, отнесли в пристройку господского дома.

Маленькая, полутемная комнатка была заставлена коврами и мягкими шелковыми подушками. Принесли еду: жирный плов, верблюжий кумыс и сладкие орехи.

Иосиф тотчас разделался с едой, зная, что в его положении принято наедаться досыта, и улегся отдыхать, радуясь, что его никто не неволит.