Тот глянул на разбитое стекло задней дверцы, провел лучом фонарика по простреленному кузову и присвистнул.

Оставив Шарова с Киреевой в гостиной. Барракуда поднялся наверх к Язону. Шеф сидел в махровом халате поверх белой рубахи и курил «Гавану». Барракуду встретил молча, посмотрел в глаза долгим, напряженным взглядом. Заметил кровь на щеке и усмехнулся.

– Она тебя поцарапала, что ли?

– Осколком стекла задело, – устало уточнил Барракуда и зло добавил: – А может, и пулей.

В пиковые минуты Язон становился раздражающе немногословным. Предпочитая слушать, проигрывать ситуацию в уме, пытаясь предсказать ее развитие. Барракуда эту его особенность знал и чувствовал, когда нужно продолжать, а когда стоит подождать наводящего вопроса.

– Неплохо, – отвечая каким‑то своим мыслям, произнес Язон. – И кто же?

– Рэмбо!

Как ни старался Язон сохранить видимость спокойствия, но на этот раз скрыть изумления не смог. Лицо его, обычно не выражавшее никаких эмоций, вытянулось, в воздухе повис немой вопрос.

– Рэмбо и еще какой‑то хмырь с автоматом. Не то Кирееву пытались отбить, не то всех разом прикончить.

– В городе?

– На шоссе. Километров пятнадцать отсюда.

– Рэмбо – гэбист! – засмеялся Язон нервно.

– Рзмбо – «угол», причем рядовой. Но продажный, как и все они.

– Ты его выбирал.

– Его Алик выбирал. У них свои дела, я за него не в ответе.

В иное время Язон не преминул бы поставить его на место, но в связи с последними событиями сводить счеты с Барракудой опасался – он мог пригодиться больше всех остальных, вместе взятых.

– Садись, Андрюша, – соизволил он сказать наконец, указывая глазами на кожаный диван. Сам достал бутылку пива из бара‑холодильника, сам откупорил и протянул Барракуде. – Кто второй?

– Не разглядел. Некогда было. Если бы Киреева не вырвалась и не побежала, взял бы его живым, заразу. Тогда бы все прояснилось. А теперь разве что Господь Бог узнает, что он за гусь.

– Но не «армян», случаем?

– Да нет, того бы я и в темноте отличил, запомнил крепко.

Язон затянулся, помолчал. Нужно было идти вниз, но это оказалось выше его сил. Со Светланой он прожил год, полюбил, как ему казалось, и вот теперь… Оттягивая время, он набрал номер Севостьянова. Трубку никто не снял.

– Ну, что будем делать, Андрюша? – спросил он, хитро прищурившись. – Завтра ведь отправка. Не выясним, кто за этим стоит и что им известно, обогатим государство Российское, а сами по миру пойдем. Не хочется пиво‑то немецкое на калымский чафан менять, а?

Барракуда отпил глоток ледяного пива. Тон Язона, ласковое обращение, вибрация пальцев на подлокотнике, блуждающий взляд – все говорило о его растерянности. Таким Барракуда его еще не видел, однако с советами решил повременить, зная переменчивость настроения шефа. Даже сейчас, в этой почти панической тираде он улавливал угрожающий подтекст.

Никого другого, кому было бы доверено так много, включая ою собственную жизнь, рядом с Язоном не оказалось, сейчас из него можно было вить веревки, запрашивать любую сумму, и всякая прихоть была бы удовлетворена без промедления. Барракуда отлично понимал, что именно этого – условий и просьб – ждет от него хозяин. Но он был мудр по‑своему, мудр и хитер, а потому продаваться не стал. Играть нужно было по‑крупному. Момент отчаяния следовало использовать, чтобы дать понять окончательно: ты без меня не справишься, и заменить меня нельзя ни сейчас, ни завтра, ни в отдаленном будущем. Барракуда считал себя мастером и требовал оценки своего мастерства. Прозябать в услужении, подобно Чалому, он не собирался.