|
- Не вздумай в Петербург возвращаться, тебе здесь делать нечего. А о сыне не тревожься, он у меня ни в чем нужды знать не будет. - Но... ню... Родительское сердце... Совсем дитя... И потом, в Брильянтовую комнату, приглашение ее величества, - залепетал Алексей Воинович бессвязное. Однако князь его не слушал, а Метастазио уже тянул за фалду. - Папенька! - закричал Митя, бросаясь к отцу. - Я с вами поеду! Не хочу я тут, у этого! - Ты что, ты что! - зашептал папенька, испуганно улыбаясь. - Пускай так, это ничего, ладно... Приживешься, понравишься, и о нас вспомнишь. Ты его светлости угождай, и все хорошо будет. Ну, храни тебя Христос. Наскоро перекрестил сына и не посмел более задерживать, попятился к двери, кланяясь Платону Александровичу. - Попрощались? - спросил тот. - И отлично. А теперь поди-ка сюда, лягушонок. Один остался Митя, совсем один среди всех этих чужих, ненужных людей. И как быстро все стряслось-то! Только что был с родителем и ничего на свете не боялся, а тут вдруг обратился сиротой, малой травинкой среди преогромных деревьев. - Еремей, как он тебе? - Зуров слегка ущипнул Митю за щеку. - Смотря для какой надобности ваша светлость намерена сего отрока употребить, - ответил итальянец, разглядывая мальчика. Тот слушал ни жив, ни мертв. Как это "употребить"? Не съесть же? Тут вспомнилось прочитанное из китайской гиштории про злого богдыхана, который омолаживал кожу в крови младенцев. Неужто?! - Как для какой? - осерчал князь. - Иль ты не знаешь, отчего я утратил сон и дижестицию желудка? Скажи, годится ли он в посланцы любви? Над головами просителей вылезла косматая башка давешнего пиита. - Сиятельный князь произнес слово "любовь"? - закричал стихотворец и замахал листком. - Вот обещанная ода, которую желая бы возложить к стопам вашей светлости и за авторство сих вдохновенных строк нисколько не держусь! Дозвольте прочесть? Зуров не дозволил: - Недосуг. Секретарь взял у пиита листок, сунул в немытую лапищу золотой и замахал на толпу: отодвиньтесь, отодвиньтесь, не для ваших ушей. Подтанцевал обратно к столику, успев по дороге погладить Митю по голове. - Не мал ли? - Глуп ты, Еремей, хоть и слывешь умником. Мал золотник да дорог. А я сразу придумал, вчера еще. - Хитро улыбнувшись, Зуров достал из кармана мелко исписанную бумажку. Велел Мите. - Слушай и запоминай. Стал читать вполголоса, проникновенно: - "Павлина Аникитишна, mon ame, mon tout ce que j'aime{душа моя, все, что я люблю (фр.)}! Напрасно вы бежите меня, я уже не есть тот, который был. Не беспутной ветреник и не любитель старушьего плотолюбия, каким ты, верно, меня мнишь, а истинный Вертер, коему от нещастныя страсти неутоления жизнь не мила, так что хоть пулю в лоб или в омут головой. |
