Батальон снова построился в колонну и, ощетинившись стволами автоматов, двинулся вперед по лесной дороге. Она круто пошла вверх, а затем, несколько раз вильнув, скатилась вниз. Лес расступился. Перед красноармейцами стоял четырехметровый, почерневший от времени и непогоды забор, огораживавший лагерь. Что за ним? Горы человеческих тел, истерзанных пулеметными очередями? Что?..

Тишина безмолвствовала. Не было слышно остервенелого лая сторожевых псов, звона топоров и визга пил.

Группа разведчиков шагнула в распахнутые настежь ворота. Настороженно поглядывая по сторонам, они медленно продвигались к центру лагеря. Повсюду виднелись следы панического бегства. У штабного барака урчал мотор «опеля». Со стороны офицерской столовой потягивало аппетитным запахом приготовленного обеда. На огромном пустынном плацу ветер водил затейливый хоровод из грозных приказов коменданта лагеря, уже никому и ничем не грозивших.

Позади разведчиков осталась ухоженная административная зона, и через десяток метров перед ними снова вырос забор из колючей проволоки. За ним виднелось два десятка приземистых бараков, словно вросших в землю. Разведчики невольно замедлили шаг, а через мгновение принялись крушить ворота и рубить саперными лопатами колючую проволоку. В ответ из бараков донесся глухой гул. Он набирал силу. И скоро он превратился в крик, рвущий душу и сердце: «Наши! Наши пришли!»

Под ударами прикладов и топоров разлетелись в щепки запоры на дверях и воротах бараков. Сотни узников, среди которых находился и бывший рядовой 95-го стрелкового полка Илья Стариков, бросились навстречу своим освободителям. И когда схлынула первая волна радости и была съедена первая тарелка настоящего супа, в лагерь въехали две машины. В них находились работники Смерша. Большинству бывшихвоенно-пленных, оказавшихся в лагере в далеких 1941–1942 годах, это название ничего не говорило, но уже в самом слове крылось что-то тревожное и пугающее. Оно невольно заставляло сжиматься сердца и леденящим холодком обдавало спины.

Выбравшись из машин, работники военной контрразведки поднялись в штабной барак и разошлись по кабинетам. Тревожный шепоток: «Особисты!.. Фильтрация?.. Теперь Колыма?..» — прошелестел среди бывших военнопленных. Радость близкой свободы сменилась на их лицах печалью и горечью. Над лагерем и длинной очередью, выстроившейся к штабному бараку, вновь воцарилась гнетущая тишина. Очередь медленно растекалась по кабинетам, за дверями которых звучал монотонный гул голосов.

Бывших пленных, в большинстве без вины виноватых, процеживал «фильтр» военной контрразведки, чтобы выявить тех, кто пытался скрыть под лагерной робой свое подлинное обличье: участие в карательных акциях, службу у оккупантов, сотрудничество с германскими и финскими спецслужбами. На плечи бывших взводных и ротных, еще недавно поднимавших в атаку своих бойцов, которых суровое военное время отобрало для службы в Смерше, теперь легло тяжелое и неблагодарное бремя. Им приходилось допрашивать таких же, как и они в прошлом, сержантов и лейтенантов Красной армии, а потом взвешивать на невидимых весах меру их вины. В эти минуты они по-настоящему завидовали тем своим однополчанам, кто сейчас воевал в боевых частях. Там все было предельно просто и ясно. Они хорошо знали, кто твой друг, а кто твой враг. Здесь вся было иначе. За изможденным от голода лицом и честными глазами мог таиться предатель, каратель или вражеский агент. Это была тяжелая и неблагодарная работа, наград и повышений по службе за нее не давали.

Каждый раз, когда дверь кабинета распахивалась и на табурет садился очередной военнопленный, контрразведчику приходилось решать загадку со многими неизвестными.