Глава 18

Застолье располагает к беседе.

Попробуйте сами сидеть за столом, раз за разом опрокидывая стопки с водкой, и вы поймете, что простая пьянка противна самому понятию застолья. Прежде всего оно предполагает человеческое общение. Говорить можно о чем угодно. Есть застолья, которые предпочитают разговоры о женщинах, другие – самоценные – ограничиваются разговорами о самой выпивке, ее качестве и способности отдельных лиц ее потреблять в умеренных или неумеренных количествах. Иные застолья посвящены глобальным космическим проблемам, есть и такие, на которых ведется обязательный разговор о видах на урожай или перспективах, скажем, животноводства. Некоторые застолья посвящены исключительно работе или нестройному исполнению народных песен. Но застолье без тостов и бесед равносильно стопке без закуси, а потому по сути своей противозаконно и противоречит всему развитию человеческого общества. Уж лучше тогда вообще не садиться за празднично накрытый стол!

За нашим столом разговор шел о перспективах освоения Африки.

Иван Николаевич Хлеборобов в Африке оказался случайно. Еще недавно он был председателем преуспевающего колхоза‑миллионера имени Бориса Викторовича Савинкова. Разумеется, что в честь боевика‑эсера колхоз назвали исключительно по невежеству первого председателя, который еще в приснопамятном тридцать седьмом году отправился повышать свой культурный и общеобразовательный уровень в районы Подкаменной Тунгуски. Районное начальство долго гадало, как им переименовать колхоз, склоняясь к привычным героям гражданской войны типа Тимошенко, Щорса, Сергея Лазо или, на худой конец, Михаила Тухачевского. Наконец остановились на маршале Тухачевском и о том направили телеграмму в ЦК и Верховный Совет. Телеграмма подоспела аккурат к процессу над военачальниками, где Михаил Тухачевский был не из последних обвиняемых. Разумеется, инициатива районного начальства никому не понравилась и была соответствующим образом наказана, а колхозу возвращено первоначальное название, и московское начальство постановило считать Савинкова красноармейцем продотряда, зверски замученным белоказаками в донской станице Подтелковская.

Колхоз долгое время был в середняках, и название его в прессе не звучало, поэтому репрессированных и наказанных за весь период сталинского правления не было. А после XX съезда партии ко всем репрессированным начали относиться с известным сочувствием, и даже Никита Сергеевич Хрущев, встретив однажды в посевной сводке эсэровский колхоз, удивился так, что распорядился оказать савинковцам посильную финансово‑хозяйственную помощь, в результате которой колхоз начал стремительно развиваться и вскоре обрел капиталистический статус, поскольку всем со школьной скамьи известно, что миллионеров в нашей стране нет, а если и есть, так все подпольные, навроде осмеянного знаменитыми советскими сатириками жулика Корейко.

Хлеборобов работал в колхозе всю жизнь, начав трудовую деятельность со штурвального на комбайне; заочно окончив сельхозинститут, он прошел все колхозные низовые должности от управляющего отделением, механика, агронома и в конце семидесятых занял пост председателя, получив доступ к кремлевской вертушке и спецраспределителю продуктов, который, говоря по совести, именно он и делал изобильным.

Все шло хорошо, но грянула перестройка. Однажды, проснувшись, Иван Николаевич Хлеборобов обнаружил, что прежнего колхоза нет, а вместо него образовалось несколько фермерских хозяйств, по которым энергично растаскивалась бывшая колхозная техника. Иван Николаевич кинулся в район, а потом и в область, но руководители всех рангов объяснили, что такова теперь политика партии и правительства, и предложили бывшему председателю поехать в далекую Африку сельскохозяйственным специалистом, «а то в Африке, сам понимаешь, ни пахать, ни сеять не умеют, потому они там с голоду мрут».