Атаман сначала радостно засмеялся, потом, видимо, нагнетая решительность, угрожающе вытаращил глаза, утробно заревел и, вращая над головой шашку как дубину, бросился на меня.

    Похоже, что правил фехтования он просто не знал и пытался, как и раньше, подавить противника нахрапом. Я спокойно принял его удар, увел его клинок вниз по касательной и, пока конец шашки двигался по инерции вниз, приставил острие сабли к шее противника, порезав ему для большей убедительности кожу.

    -  Сдавайся или голову срублю!! - заорал я диким голосом. Разбойники в страхе попятились назад, расширяя круг. - Всех перережу, мать вашу так, перетак!

    Угроза подействовала, и они отступили еще дальше. Теперь у меня образовалось достаточное пространство для маневра, если дело дойдет до схватки. Один атаман оставался невозмутимым. Он отбросил в сторону свое оружие и неожиданно спокойно согласился сдаться:

    -  Твоя взяла! Видать, ты, барин, в рубашке родился.

    -  Прокопыч, он скажет! - радостно закричал веснушчатый заводила. - Он востер, да и барин молодцом!

    -  Это, как водится, - поддержал его прежний подголосок.

    Разбойники, кажется, не разочарованные так быстро кончившимся зрелищем, одобрительно смотрели на меня. Меня их неожиданная реакция на поражение атамана удивила.

    -  Ну, коли крест клал, гони казну! - потребовал я. В ответ раздался дружный смех.

    Мужики радостно гоготали над одураченным барином.

    Агрессия недавнего боя прошла, и видно было, что это вполне безобидные, добродушные люди.

    -  Так нетути никакой казны, барин, - наконец, смог объяснить причину общего веселья конопатый.

    -  Это верно, - смущенно подтвердил и атаман, - не разжились еще казной, а что было, давно пропили и проели. Ежели хочешь, нашего пленного себе возьми, да только очень уж он захудалый.

    Мне осталось только обескураженно покачать головой. Между тем раненый продолжал жалобно стонать, явно не собираясь умирать. Я подошел к нему. Плечо мужика было в крови. Он смотрел на меня затравленными осуждающими глазами.

    -  Нечто можно, барин, в православного стрелять? Погубил и мою, и свою душу. Как мне помирать без покаяния!

    Мне осталось только пожать плечами. К примитивному эгоцентризму соотечественников, не соизмеряющих своих действий в отношении окружающих с ответными действиями в отношении себя, я привык и в нашем времени.

    Ничем от далеких предков в этом вопросе мы не отличаемся. Может быть, только тем, что реже стреляем друг в друга из фитильных ружей и чаще перекрываем выезд с парковок.

    Однако с раненым нужно было что-то делать. На это гуманизма у меня еще хватило. Я приказал снять с него солдатский сюртук и рубаху. Разбойники охотно повиновались. А я начинал чувствовать себя Дубровским.

    На счастье «эгоцентрика», я стрелял навскидку, не целясь, и рана оказалось пустяковой. Плечо было прострелено навылет, пуля пробила мышцу, не задев кость. Я спросил водки и чистый лоскут. Водка, понятное дело, после заминки нашлась, а вот с бинтом дело не сладилось. Пришлось оторвать полу от нательной рубахи раненого. Я продезинфицировал рану и «бинт» сивухой и сделал ему тугую повязку. Разбойники благоговейно наблюдали за моими манипуляциями.

    -  Ты, барин, никак лекарь? - почтительно поинтересовался атаман.

    -  Лекарь.

    -  Чего же сразу не сказал! - укоризненно произнес он.

    -  А вы меня спрашивали?

    Разбойники вежливо посмеялись.