На мгновение он потерял разум в бешеном водовороте желания и невозможной тоски. А затем мягко проговорил в прекрасное ухо, находившееся в считанных дюймах от его губ:

– Моя госпожа, могу ли я сказать вам несколько слов?

– Конечно, Свор.

– Госпожа, раз вы теперь присоединились к нашему делу, то не могу ли я рискнуть предложить вам свою защиту в этом недобром месте.

– Вашу защиту, Свор? – Он не видел ее лица, но ему казалось, что она улыбалась. – Но какой же защитой вы можете быть в этом лагере грубых солдат?

Он решил не обижаться.

– Я хочу сказать, что вы могли бы находиться в моем обществе, что вы не будете оставлены в одиночестве, видя которое, кто‑нибудь может осмелиться начать досаждать вам, моя госпожа. Вы позволите мне говорить прямо? – Он весь дрожал, словно томящийся от любви мальчишка, он, который всегда шел по жизни, точно зная, как достигнуть цели. – Позвольте мне признаться вам, госпожа, что с тех самых пор, как я впервые попал в Замок, я испытывал самую глубокую, благородную и преданную любовь к…

– О, Свор. И вы тоже!

Нет, это прозвучало не обнадеживающе. Но Свор отчаянно продолжал говорить, не задумываясь над теми словами, которые слетали с его языка.

– Конечно, я не мог говорить об этом, особенно после того, как в отношениях вашего брата и принца произошло глубокое охлаждение. Но, госпожа, я всегда, всегда взирал на вас с глубочайшим восхищением, с великой любовью в сердце, с искренним, нетерпеливым и всепоглощающим желанием поклясться вам в…

Тизмет прервала его, но в ее тоне слышалась непривычная для своенравной принцессы мягкость:

– И скольким же женщинам до меня, Свор, вы клялись в таком же самом искреннем и нетерпеливом желании?

– Госпожа, я говорю не только о желании, но и замужестве. А ответ на ваш вопрос: ни одной. Никогда.

Тизмет ненадолго замолчала, но Свору показалось, что прошло не меньше десяти тысяч лет.

– Очень странное место, чтобы просить моей руки, господин мой герцог, – наконец сказала она. В ее голосе все так же не было ни гнева, ни язвительности. – Вот так, сидя прижатыми друг к другу на плохоньком скакуне, проезжая по задворкам мира среди фыркающих и сопящих вокруг диких зверей; я в грязном тряпье, а вы еще и обнимаете меня. Фаркванор, по крайней мере, сделал свое предложение в более торжественной обстановке.

– Фаркванор? – в ужасе переспросил герцог.

– О, не волнуйтесь, Свор. Я отказала ему. Причем с негодованием. Вам я отказываю более любезно, поскольку вы намного лучше Фаркванора. Но вы не для меня. Я не уверена, существует ли вообще такой мужчина, но твердо знаю, что вы не он. Примите это без горечи и ожесточения, Свор, и давайте не будем больше возвращаться к этому разговору.

– Да будет так, – покорно ответил Свор. Он был равно поражен и собственным безрассудством, позволившим ему высказать все это, и мягкостью ее ответа.

– Вы могли бы адресовать свое предложение к леди Мелитирре, – сказала Тизмет после продолжительной паузы. – Теперь, когда мы с ней больше не при дворе, она чувствует себя совершенно потерянной и, полагаю, могла бы благоприятно отнестись к вашим авансам. Я не могу утверждать, что она хочет выйти замуж, но, должна признаться, очень сомневаюсь и в том, что вы на самом деле хотите жениться. Однако, полагаю, что против вашего ухаживания она не будет возражать.

– Благодарю вас за совет, госпожа.

– Я желаю вам удачи, Свор. – А затем, словно забыв о том, что говорила об этом совсем недавно, она спросила: – Как вы думаете, поверит ли принц Престимион в то, что я искренне раскаиваюсь?

Престимион не испытывал такого изумления с того самого дня, когда он, прорвавшись в Тронный двор, увидел там на месте короналя Корсибара с короной Горящей Звезды на голове.