— Замёрзла? — опросил Лёня и оглянулся на Аринку.

— Нет, — ответила Аринка. — А ты?

— И я нет. А ты нос не отморозила?

— Кажется, нет.

— Ты его варежкой потри.

— Я тёрла.

— Ещё потри.

— Ладно.

Пробежали через широкий луг. Прошли через серебряную от мороза рощицу.

— Лёнь! — крикнула Аринка. — Ты устал?

— Немножко. А ты?

— И я немножко.

— Ладно. Скоро придём.

Кончилась рощица. Вышли в поле. Вот и бабушкин колхоз видно.

Бабушкин двор стоит на горе, его издалека видно. Вокруг двора толпятся берёзы, закатное солнце их тоже раскрасило. И стоит бабушкин домик будто в розовом саду.

Не успели Лёня и Аринка отворить калитку, а бабушка Марфа уже вышла на крыльцо.

— А я так и знала, что у меня сегодня гости будут, — сказала она.

— А почему ты знала, бабушка? — весело отозвался Лёня. — Мы же тебе телеграмму не посылали!

— У меня сердце такое чуткое, — сказала бабушка, — и без телеграммы знаю. Я сегодня и печку жарко натопила, вас поджидала.

Лёня сбросил с ног лыжи. Помог Аринке снять лыжи. У неё, оказывается, так застыли руки, что и не слушались совсем.

Как хорошо войти с мороза в тёплую избу!

Лёня и Аринка ещё в сенцах обмели веником валенки, чтобы не наследить. Потому что пол у бабушки Марфы был чистый, белый, и через всю избу лежали на полу полосатые дорожки.

И вся изба у бабушки была чистая. Бабушка Марфа не любила обоев. И никакой новой мебели не любила. Стены в избе были бревенчатые, бабушка их каждую весну мыла мочалкой с мылом. Вместо стульев были широкие лавки вдоль стен. Бабушке ничего не хотелось менять в своей старой избе. Может, лучше, когда у стола стулья стоят, но бабушке Марфе больше нравилось так, как было в старину — лавки вокруг всей избы: где хочешь, там и сядешь.

Но телевизор бабушка Марфа всё-таки впустила в свой дом. Она любила смотреть по телевизору всякие дальние страны, узнавала все новости, какие происходят на свете. Слушала хорошую музыку.

И электричество провела. Электричество ей нравилось, потому что по вечерам в избе стало очень светло, можно книгу читать, вязать что-нибудь. И лампу заправлять не надо, от керосиновой лампы руки всегда пахнут керосином, не сразу отмоешь.

А светить керосиновая лампа не очень горазда, при таком свете и двух строчек не прочтёшь, даже если очки наденешь.

— Входите, входите, мои дорогие гости! — сказала бабушка. — Ух, как вас мороз-то разрумянил — снегири, да и только! Не обижал он вас дорогой?

— Кто, бабушка?

— Да этот старый озорник-то?

— Какой озорник, бабушка?

— Ну, дедко Морозко!

Лёня и Аринка переглянулись, засмеялись.

— Немножко обижал, — сказала Аринка, — за нос меня всё хватал!

— А меня за уши! — сказал Лёня. — Только мы ему не поддавались.

— Ещё бы ему поддаваться! Ему только поддайся, он тут же и натворит какой-нибудь беды!

Бабушка разговаривала, а сама в это время собирала на стол. Налила горячих щей в миску, поставила блюдо студня, достала из подпола огурцов. Ну и вкусно же поели ребята, ничего вкуснее сроду не ели!

Старый озорник

Пока поели, пока поговорили, солнышко за окнами погасло. На улице засинело, вышел светлый Месяц на небо, заглянул в избу и бросил на морозные стёкла пригоршню серебряных огоньков.