– Вот, – сказал я добродушно, входя в коттедж. – Теперь они знают, что мы здесь, и будут рассчитывать на радушный прием.

– Мы будем им рады, – ответила Мидж, и ее лицо озарилось счастьем.

Все еще ухмыляясь, я пересек комнату, опустился на корточки у стены и провел рукой по ее поверхности, проверяя, нет ли сырости.

– Похоже, О'Мэлли и его ребята потрудились на славу, – заметил я. – А ту трещину в стене наверху ты уже видела?

Мидж распаковывала картонную коробку с едой.

– Да, – ответила она, не поднимая головы. – Ты бы не поверил, что так выйдет. Вся комната выкрашена так, что не осталось и следа. Ты еще голоден?

– Я бы что‑нибудь перехватил. Завтра я смотаюсь в деревню и куплю чего‑нибудь поесть – пиццу, гамбургеры или суп?

– Ага, суп. Хотя давай отдохнем часик, просто чтобы прийти в себя.

– Хорошо.

Она принесла банку с чаем, который уже заварила.

– Кстати, вода идет чистая.

– Да, я уже проверил.

Я встал и взял у нее банку.

– Кажется, мы устроились, а?

Похоже, моя улыбка стала глуповатой, и свободной рукой я погладил Мидж по затылку. Ее глаза влажно блеснули. Ей не было нужды отвечать. Совсем никакой.

* * *

Потом мы расслабились на старой, пустившей корни скамейке позади коттеджа, глядя на садящееся над темным лесом солнце и макая остатки хлеба в кружку с горячим супом. Вечер был тихим и теплым, и мы нежились в мягких лучах; белые стены Грэмери приняли бледно‑розовый оттенок. Ребята О'Мэлли хорошо поработали над стенами, они отскребли их, оштукатурили и покрасили. Мы слышали щебет готовящихся отойти ко сну птиц, и время от времени с дороги доносились звуки проезжавших автомашин.

Вещи были в основном распакованы: мои музыкальные инструменты, все еще в чехлах, мы сложили в мансарде, где я намеревался сочинять и записывать музыку. Кисти, краски и мольберты Мидж были в круглой комнате, несомненно подходящей для гостиной, но где она собиралась также и работать. Это было разумно, и мы так привыкли – все равно ее занятия никому не мешали. Я починил кровать в комнате по соседству со свежевыкрашенной (мы не хотели ночью дышать краской), а поскольку места хватало, мы передвинули кровать к той стене, где меньше пахло. Картины в рамках стояли прислоненными к стене, а вокруг кучами валялись всякие безделушки, как друзья, сбившиеся вместе в непривычной обстановке. Но столы, стулья, лампы и прочие вещи были более или менее расставлены – потом можно будет расположить их получше. Незадолго до того позвонила Большая Вэл, чтобы убедиться, что у нас все в порядке; к счастью, она была не из тех, кто занимает много времени болтовней, и все равно связь была ужасной, так что Мидж недолго висела на телефоне. Мы решили лечь, как только зайдет ленивое летнее солнце.

– Вкусно, – сказал я, причмокивая.

– Ты правда больше ничего не хочешь?

– Все прекрасно. Я слишком устал, чтобы быть голодным.

– М‑м‑м, я тоже. Смотри, лес словно дразнит солнце, которое окрасило его вершины в кирпичный цвет, в то время как внизу темно и таинственно.

– Мне от этого жутковато. – Я покончил с остатками супа и поставил пустую кружку рядом с собой, потом взял банку пива и снова выпрямился.

– И уже поднимается туман.

– Там, наверное, сыро после дождя. – Я открыл банку и отпил. – Думаешь, ночью будет холодно?

– Может быть, холоднее, чем в городе, но, думаю, грелка тебе пока не понадобится.

– И похоже, здесь темнее. Нет уличного освещения.

Мидж вытянула свои стройные ноги, плечами прильнув к спинке скамейки.