– Ты привыкнешь к этому, Майк. – Она глубоко вздохнула, – Хорошо вернуться в деревню.

– В душе ты по‑прежнему деревенская девчонка, а?

– Наверное, так и должно быть. Девять лет в городе не могли полностью искоренить то, на чем я выросла, да я и не хотела этого. – Ее настроение быстро сменилось – характерно для Мидж. Она потупилась. – Хорошо бы, они увидели Грэмери, Майк. Я знаю, им бы здесь понравилось.

Поставив банку, я обеими руками взял ее руку.

Мидж тихо проговорила:

– Наверное, они надеялись, что когда‑нибудь я выйду замуж за хорошего ветеринара или за сельского священника. – Она улыбнулась, но грустно. – Папе бы это понравилось. Представляю, как долгими вечерами они бы беседовали о делах.

– Со мной он не нашел бы общих тем.

– О, Майк, я не это имела в виду. Ты бы папе понравился. Вы во многом очень похожи.

– Мы бы сошлись, Мидж. По твоим рассказам я понял, что он бы мне понравился.

– Мама приняла бы тебя за бездельника. Она бы так и сказала – бездельник. И ей бы это понравилось.

По ее щеке скатилась слеза, оставив влажный след.

– Это было так жестоко, Майк. Так жестоко!

Я обнял ее рукой за плечи и приблизил свою голову к ее.

– Нужно постараться забыть это. Они бы хотели, чтобы ты помнила хорошее.

– Невозможно забыть, что с ними случилось.

– Тогда смирись. Прими и жестокие, и добрые времена. И представь, как бы родители гордились тобой теперь.

– Это меня и гнетет. Они не узнают, никогда не узнают о моей работе, о тебе... об этом месте. А для них это так много значило бы. А для меня было бы так важно, что они гордятся мной!

Мне было особенно нечего сказать, поэтому я лишь обнял ее и дал возможность выплакаться, как не раз бывало раньше, надеясь, что слезы утешат ее, что выход внутренней боли наружу поможет исцелению. Я не знал, сколько боли еще оставалось у нее глубоко внутри, но я был терпелив. Мидж заслуживала этого.

– Извини, Майк, – сказала она чуть погодя. – Я не хотела испортить тебе вечер.

Я губами вытер ее слезы.

– Ты и не испортила. Было самое время поплакать вместе. Мне бы только хотелось, чтобы я мог чем‑нибудь помочь тебе.

– Ты всегда помогаешь, всегда понимаешь. Я знаю, глупо с моей стороны так горевать спустя многие годы...

– Для этого не существует сроков, Мидж, нет механизма, который бы вдруг взял и все выключил. Это должно пройти само собой. – Я пальцем приподнял ее подбородок. – Просто помни, что говорил врач – не дай этой боли захватить все. Ты имеешь право на счастье, и этого хотели твои родители.

– Разве я так плоха?

– Нет, вовсе нет. Хотя бывает, когда ты особенно довольна, эти воспоминания словно сами приходят.

– Это когда мне так их не хватает.

Я почувствовал себя неловко, как, наверное, бывает со всеми в подобных случаях, и все, что мне оставалось, – лишь утешить ее объятиями и искренним сочувствием. Мидж перестала плакать, темнота в ее душе отступила, дав место другим чувствам.

От ее нежного поцелуя мои чувства растворились в ее. Я привык к эмоциональной обостренности нашего интимного общения, особенно после пролитых вместе слез, но на этот раз был просто ошеломлен. Когда мы наконец оторвались друг от друга, у меня кружилась голова и я буквально глотал воздух, словно вынырнув после долгого пребывания под водой. Мидж тоже покачивалась.

– Чудодейственный эффект деревенского воздуха, – пошутил я, не в силах подавить легкую дрожь в голосе.

– Наверное... наверное, нам лучше войти внутрь, – сказала Мидж, ее лицо было залито теплым светом заходящего солнца.