Во‑первых, шум. Я имел в виду не тот шум, который буду производить сам – кого он тут побеспокоит? – но шум снаружи может помешать звукозаписи. Мне не хотелось, чтобы на каждой моей пленке щебетали птицы. Эту проблему могли решить фиберглассовые панели, перемежающиеся досками для отражения звуков, и два слоя сухой штукатурки на потолке. В два маленьких окошка потребуется вставить двойные стекла или просто заколотить их.

Я мысленно расставил пульт, звукозаписывающую аппаратуру и оборудование для монтажа, на мгновение забыв о дороговизне всего этого. Было приятно помечтать. Стеллажи будут выглядеть неуклюже из‑за скошенной крыши, но девятидюймовые ячейки в крайнем случае можно расположить по полу, а не вверх.

Что понравилось мне больше всего – так это сама атмосфера в помещении. Конечно, было душновато, но если на пару дней оставить окна открытыми и включать обогреватели в холодное время, это пройдет. Я задумался об акустике и потянулся к своей гитаре.

Вынув инструмент из футляра, я удивился, что после переезда он не нуждается в настройке. Я дернул струну, звук был глубокий, полный, мягкий, но с примесью твердости, которую можно ослабить или усилить – смотря по тому, как ударить. Я сыграл пару гамм, попробовал несколько сложных аккордов и переборов, проверил легкое усиление и меланхолическое затухание, минорную тональность, нежные звуки, коснулся басовых нот, пробежал до самых верхних ладов, наполнив помещение и свои уши музыкой, наслаждаясь теми редкими и вызывающими воодушевление моментами, когда чувствуешь полное владение инструментом.

Только шум с чердака заставил меня остановиться и осмотреть мансарду.

Я взглянул вверх, и, без сомнения, мой рот разинулся.

Звук затих. Почудилось? Я внимательно осмотрел потолок, остановил взгляд на квадрате люка, ведущего на чердак. Медленно встав и жалея, что в юности провел столько времени за просмотром фильмов ужасов, я шагнул вперед и оказался под люком. Он был всего в паре футов от меня, и, задрав голову, я осмотрел его.

Звук раздался снова, и мое сердце подпрыгнуло. Я попятился и чуть не уронил прислоненную к усилителю гитару. Когда я схватил ее за гриф, чтобы не упала, струны зазвенели. Я сжал гриф крепче, чтобы заглушить звук.

Но над другими звуками я был не властен. Они донеслись снова, словно кто‑то суетливо скребся. Может быть, и не совсем так, было трудно определить.

«Ну, давай! – сказал я, по привычке разговаривая с собой, чтобы ободрить себя в трудных ситуациях. – Ты ведешь себя как незамужняя тетка! Впервые остался один в своем новом доме и струсил от первого же незнакомого звука. Там мыши. Что они могут тебе сделать? Загрызть? Это старый дом, и здесь должно прятаться множество всяких тварей. Черт побери, это не город, и здесь полно жильцов, не платящих за постой! Птицы, мыши, пауки...»

Но раньше коттедж был пуст.

«Нет, ты просто не заметил их в тот день. А теперь поднимись и взгляни».

Я пододвинул единственный в помещении стул к люку. Звуки затихли, но все равно это не воодушевляло.

Я сам не понимал, отчего так нервничаю – наверное, что‑то вроде «страха перед неизвестным», – но, когда я влез на стул, мои колени заметно утратили твердость.

Теперь мое лицо было всего в нескольких дюймах от крышки люка, и я прислушался. Ничего. Ха! Никакого седовласого, гремящего цепями безумца в лохмотьях, с когтистыми руками, которого Флора Калдиан держала в заточении последние полвека, за то что он, она – ОНО! – являлось несчастным отпрыском семейства. Нет‑нет. Никакого громыхания цепей, никаких безумных завываний, только...

О Боже, только это быстрое поскребывание. Вот оно снова послышалось по ту сторону крышки.

Я не совсем уверенно протянул вверх руку. Ладонь прижалась к дереву. Я толкнул.

Крышка с полсекунды упиралась, потом приподнялась.