– О, я‑то помню! Мы играли в футбол, а потом подошли какие‑то парни, твои знакомые, и мне пришлось играть одному, а ты стал разговаривать с ними. – Реншоу замолчал. Трассы автомобильчиков опять пересеклись. – Вспоминаешь?

– Не очень. Но наверное, так и было. – Приехав домой в отпуск, он уж конечно должен был общаться с друзьями.

– Потом мы пошли домой. Вернее, ты пошел со своими друзьями, а я поплелся следом, таща мяч, который ты купил для нас обоих… Нет, вот это вспоминать не нужно… Не хочу.

– Что вспоминать не нужно? – Внимание Ребуса было занято автомобильчиками.

– То, как мы проходили мимо паба. Помнишь паб на углу?

– «Боухилл‑отель»?

– Именно. Мы проходили мимо, и ты, повернувшись ко мне, велел подождать тебя снаружи. И голос у тебя стал другим – жестче, как будто ты не желал показывать этим парням, что мы с тобой друзья.

– Ты уверен в этом, Аллен?

– О, абсолютно уверен. Потому что вы втроем пошли в паб, а я остался сидеть на обочине и ждать. В руках у меня был мяч. Через некоторое время ты вышел, но лишь затем, чтоб вручить мне пакетик чипсов. Ты вернулся в бар, а потом появились твои приятели и один из них выбил мяч у меня из рук. Они убежали с мячом и стали, смеясь, перекидываться им и пинать его ногами. Я плакал, но ты все не выходил, и я понимал, что идти в паб не должен. Поэтому я поднялся и пошел домой один. Я заблудился, но потом спросил у кого‑то дорогу. – Автомобильчики спешили к месту, где менялись трассами. Приехав туда одновременно, они оба слетели, перекувырнувшись. Оба мужчины не пошевелились, чтобы прийти им на помощь. На секунду чердак замер в безмолвии.

– Ты пришел домой позднее, – нарушил молчание Реншоу, – и никто ничего не сказал, потому что я никому не рассказал о том, что произошло. Но знаешь, что больше всего меня обидело? Что ты так и не спросил, где мяч, и я понял почему. Не спросил, потому что и думать забыл о нем. Наплевать тебе было на него. – Реншоу помолчал. – И я опять превратился в маленького мальчика, перестав быть твоим другом.

– Господи, Аллен…

Ребус силился вспомнить, как все это было, и не мог. Помнил солнечный день и как они играли в футбол, а больше – ничего.

– Прости меня, – наконец выговорил он.

По щекам Реншоу покатились слезы:

– Я ведь был твоим родным, Джон, а ты обошелся со мной, как будто я тебе никто.

– Аллен, поверь мне, я никогда…

– Вон! – закричал, захлебываясь слезами, Реншоу. – Вон из моего дома!

Он встал на затекших ногах. Ребус тоже поднялся. Они стояли, неловко ссутулясь, упираясь головой в потолочные балки.

– Послушай, Аллен, если ты хоть немного…

Но Реншоу, ухватив его за плечо, стал толкать к люку.

– Хорошо, хорошо, – приговаривал Ребус.

Он попытался вырваться, и Реншоу споткнулся, завис одной ногой над люком и чуть не сверзился вниз. Ребус ухватил его за руку с такой силой, что пальцы обожгло болью. Реншоу удержал равновесие.

– Ты в порядке? – спросил Ребус.

– Не слышал? – Реншоу указывал вниз, на стремянку.

– Ладно, Аллен. Но мы еще потом поговорим, хорошо? Я ведь пришел поговорить, узнать тебя получше.

– У тебя была возможность узнать меня получше, – холодно отвечал Реншоу. Ребус стал спускаться вниз по стремянке и оглянулся на люк, но Реншоу видно не было.

– Ты спускаешься, Аллен? – крикнул Ребус. Ему не ответили.

И опять это жужжание автомобильчика, продолжившего свой путь по треку.