Ты сохранишь спокойствие наружно,

И станешь в строй, гордыню истребя,

Хоть со стесненным сердцем обнаружишь

Толпу счастливцев впереди себя.

Но вдруг в испуге задрожишь коленкой,

Когда толпа расступится вокруг

И за ноги протащат Евтушенко,

И бросят в прорву через черный люк!

1967

Смятение в Донецке

Глупая Эльза в день своей свадьбы спустилась в погреб за пивом и увидела там топор на стене. Она горько заплакала при мысли, что топор может когда нибудь упасть и убить ее будущего сына.

Я – глупая Эльза, и страх мой предметен,

Как старый портрет в лакированной раме,

И все топоры у меня на примете

Под инвентарными номерами.

А мутное солнце в пыли над Донецком

Ничуть не стремится склониться к закату:

Прикрыть бы – да нечем, сбежать бы – да не с кем,

И рай не устроен нигде по заказу.

Взвывают сирены, звонят телефоны,

И воздух больничный карболкой пропитан,

И в грязное небо торчат терриконы,

Подобно египетским пирамидам.

Я – глупая Эльза, и страх мой невидан,

Он двадцать раз на день меняет личины,

Вставляя все буквы от всех алфавитов

В подынтегральные величины.

Мой день, расчлененный на чет и на нечет,

Часами торчит у прокопченных зданий, (надо бы : прокопчённых)

Мой день промелькнет – и похвастаться нечем,

И ночь не сулит никаких оправданий.

Мой день, всем богам отслуживши обедни,

Предложит десяток решений негодных,

А вечер придумает новые бредни,

Чтоб разом забыть о реальных невзгодах.

Я – глупая Эльза, мой страх – это крепость,

Под сенью его даже разум не страшен:

Там верная глупость, простая, как репа,

И денно, и нощно не дремлет на страже.

1966–1967

Август

Меня весь август лихорадило,

Весь август в крайности бросало,

А рядом ликовало радио

И лихо войнами бряцало.

А в мире спорили ученые,

А в мире землю брали с бою,

А в мире белые и черные

Все помешались на футболе.

Проникновенный голос диктора

Кончал и начинал сначала, (может быть : Смолкал)

А я не слышала, не видела

И ничего не замечала.

Я, подгоняемая страхами,

Неслась, как лошадь призовая,

И вещи от меня шарахались,

Меня во мне не признавая.

Мой стол под пальцами корежило,

Мое перо из рук валилось,

И зеркала кривыми рожами

Выказывали мне немилость.

И было мне плевать решительно

На дыры в мировом цементе,

И был мой август разрушительней

Землетрясения в Ташкенте.

1967–1968

Моя душа желала мира…

Базар был вовсе не библейский:

Был крытый рынок в землю врыт,

И рдели редкие редиски

Среди бочонков и корыт.

От свеклы и от связок лука

Я, бережа последний грош,

Шла под развесистую клюкву,

Где громоздились груды груш,

Где хищно скалились гранаты,

Где ярлыки нелепых цен

В глазах взрывались, как гранаты,

Вводя имущественный ценз.

Я выбирала, как невесту,

Один зеленый огурец,

И шла по тающему насту

В свой белокаменный дворец.

Моя душа желала мира,

Но мир не шел к моей душе,

И коммунальная квартира

Ждала на верхнем этаже.