— Над чем смеёшься Скотт?

— Ни над чем, — сказал он. — Над всем.

— Посмотри туда. На улицу.

Скотт увидел три прижавшихся друг к другу фигуры, у каждой было по фонарику: Мисси, Майра, доктор Боб.

— Я не смогла отговорить их. — Дейрдре обошла кресло и встала на одно колено перед пристёгнутой фигурой с его ясными глазами и слипшимися от пота волосами.

— А ты пыталась? Скажи мне правду Ди-Ди. — Это был первый раз, когда он так назвал её.

— Ну… не очень сильно.

Он кивнул и улыбнулся.

— Отлично побеседовали.

— Да. Поможешь мне с застёжками?

Она справилась с двумя, которыми он был пристёгнут к спинке кресла, и он тут же приподнялся вверх, натянув ремень, опоясывающий колени. Ей пришлось повозиться с ним, потому что он натянулся, а её руки начали неметь от январского холода. Она касалась его, и каждый раз её ноги отрывались от снега, заставляя её чувствовать себя кузнечиком. И вот, наконец, последний ремень, удерживающий его в кресле, начал свободно скользить.

— Я люблю тебя Скотт, — сказала она. — Мы все любим.

— Взаимно, — сказал он. — Поцелуй разик свою подружку за меня.

— Даже два, — пообещала она.

Затем ремень выскользнул из пряжки и дело было сделано.

Он медленно поднялся с кресла, одеяло тянулось за ним, как подол длинной юбки; он был похож на Мэри Поппинс, только без зонтика. Затем его подхватил ветер, и он начал подниматься быстрее. Одной рукой он прижимал к груди одеяло, другой — «Скайлайт». Он смотрел на уменьшающуюся окружность перевёрнутого лица Дейрдре. Видел, как она махала ему, но его руки были заняты, и он не мог помахать в ответ. Видел, как остальные махали, стоя на Вью-Драйв. Лучи их фонарей сфокусировались на нём и начали сближаться, пока он набирал высоту.

Ветер попытался закрутить его, заставив подумать о том, как он скатывался по диагонали к почтовому ящику в своей нелепой прогулке по покрытой снежной коркой лужайке, но когда он частично распахнул одеяло и повернул его против ветра, его положение стабилизировалось. Временное решение, но это не имело значения. Ему хотелось только смотреть вниз на его друзей — Дейрдре на лужайке рядом с креслом-каталкой, остальные на улице. Он пролетел мимо окна спальни и увидел, что лампа всё ещё горела, отбрасывая жёлтую полосу света на кровать. Он мог видеть вещи, лежащие на его комоде — часы, расчёску, немного денег — к которым он больше никогда не притронется. Он продолжал подниматься выше; лунного света было достаточно, чтобы он разглядел в углу крыши детскую фрисби, которая могла быть там ещё до того, как они с Норой купили дом.

Это ребёнок мог быть сейчас взрослым. Писать в Нью-Йорке или рыть канавы в Сан-Франциско, или рисовать в Париже. Загадка, загадка, загадка.

Он попал в поток убегающего из дома тепла и начал подниматься быстрее. Город предстал перед ним, будто с высоты дрона или низко летящего самолёта; уличные фонари вдоль Мэйн-Стрит и Касл-Вью, казались жемчужинами, нанизанными на нить. Он увидел ёлку, которую Дейрдре зажгла почти месяца назад, и которая простоит на городской площади до первого февраля.

Наверху было холодно, гораздо холоднее, чем на земле, но ничего страшного. Он отпустил одеяло и смотрел, как оно падает, медленно, распрямляясь, становясь парашютом, не невесомым, но почти.

Это должно случиться с каждым, подумал он, и возможно, в конце — случится. Возможно, когда придёт час смерти, каждый воспарит.