|
Она пришла ко мне в восемь утра; мы позавтракали в «Доминик», русском ресторане, недавно открывшемся на Монпарнасе; весь день мы гуляли и разговаривали; вечером обедали у нее, в однокомнатной квартирке, увешанной светлыми украинскими коврами. Фернан дни напролет работал, он сделал большие успехи в живописи. Чуть позже они устроили праздник, чтобы отметить свою свадьбу; присутствовали русские, украинцы, испанцы, все немного художники, скульпторы или музыканты; гости пили, танцевали, придумывали себе костюмы. Стефа собиралась вскоре уехать с Фернаном в Мадрид, где они рассчитывали поселиться. Она с головой ушла в приготовления к путешествию и хлопоты по хозяйству. Наша дружба — которой позднее предстояло обрести новое дыхание — питалась главным образом воспоминаниями.
Я продолжала часто выходить с Праделем и Зазой; теперь уже я чувствовала себя немного лишней: они так хорошо понимали друг друга! Заза еще сама себе не признавалась, что питает какие-то надежды, но именно в них она черпала решимость противостоять атакам матери. Мадам Мабий затевала для нее замужество и поминутно тормошила ее. «Что ты имеешь против этого молодого человека?» — «Ничего, мама, но я его не люблю». «Детка моя, женщина не должна любить, любит мужчина», — объясняла мадам Мабий; она раздражалась: «Если ты ничего не имеешь против него, почему ты отказываешься выйти за него замуж? Твоя сестра прекрасно устроилась с человеком, которого она умней!» Заза передавала мне эти споры скорее с горечью, чем с иронией: она не могла легко воспринимать недовольство матери. «Я так устала сражаться, что будь это два-три месяца назад, сдалась бы». Она находила своего поклонника довольно милым, но не могла его вообразить моим другом или другом Праделя: он не вписывался в нашу компанию; Заза не хотела соглашаться на замужество с человеком, которого ценила меньше, чем других.
Мадам Мабий, по всей видимости, догадывалась об истинных причинах ее упрямства. Когда я приходила на улицу Берри, она принимала меня с каменным лицом; вскоре она стала препятствовать встречам Зазы с Праделем. Мы замыслили продолжить катание на лодках; за день до прогулки я получила по пневмопочте письмо от Зазы. «У меня только что произошел с мамой разговор, после которого мне совершенно невозможно быть с вами в четверг. Завтра утром мама уезжает; я могу, пока она здесь, спорить с ней и сопротивляться, но воспользоваться свободой, которую она мне предоставляет, чтобы сделать то, что ей категорически не нравится, — на это я не способна. Мне очень трудно отказываться от прогулки, во время которой я надеялась пережить такие же чудесные мгновения, какие пережила с вами и Праделем в Булонском лесу. То, что сказала мне мама, привело меня в столь ужасное состояние, что я чуть было не уехала на три месяца в какой-нибудь монастырь, где меня оставили бы в покое. Я еще не оставила эту мысль, я в большой растерянности…»
Прадель был очень огорчен. «Сделайте дружеский шаг в отношении мадемуазель Мабий, — писал мне он. — Мы могли бы, я думаю, чтобы она не нарушила своего обещания, встретиться среди дня и будто бы случайно». Они встретились в Националке, где я снова занималась. Мы вместе позавтракали, и они пошли вдвоем погулять. Они виделись еще два или три раза, и в конце июля взволнованная Заза объявила мне, что они любят друг друга; они поженятся, когда Прадель получит степень агреже и пройдет воинскую службу. Однако Заза боялась противодействия матери. Я упрекнула ее в пессимизме. Она уже не ребенок, и мадам Мабий, в конце концов, желает ей счастья — она согласится с ее выбором. Что она могла возразить? Прадель из прекрасной семьи, ревностный католик, по-видимому сделает блестящую карьеру, в любом случае степень агреже обеспечит ему достойное положение — муж Лили ведь тоже не купается в золоте. Заза качала головой. |