Когда момент наступил, Гальдос метнулся через дорогу на крыльцо генеральского дома. К его удивлению и радости, дверь была открыта, и он шмыгнул внутрь, с разгону влетев в стойку с тростями. От грохота перепугавшись, команданте замер, прислушиваясь к жуткой тишине в доме, чувствуя, как бухает сердце и сводит живот.

Наконец, переведя дух, он зажег фонарик. Отыскал ручку на двери спальни, тихонько нажал. Замок резко щелкнул, и Гальдос в панике застыл, готовый смыться. Затем открыл дверь – взвизгнувшие петли повергли его в ужас. Он снова замер. Потом, проклиная новые скрипучие ботинки, прокрался в комнату и посветил на кровать. Весь в поту от страха, он торопливо сделал четыре выстрела в спину бродяги, что лежал на боку под простыней. Отчаянно желая помочиться, команданте Гальдос выскочил в коридор и опять врезался в стойку с тростями. Выругался, собрался с мыслями и выглянул наружу. Увидев, что часовых нет, стремглав кинулся бежать, продираясь сквозь кусты, и грохнулся в оросительную канаву. Упав, ободрал руки о камни и лежал в канаве, потея и трясясь от страха, пока не обрел чуточку самообладания. Вернувшись на дорогу, Гальдос направился в бар, где выпил подряд четыре стаканчика водки и выкурил десять сигарет. К нему подсела шлюха, увидела его окровавленные руки и безумные глаза и отсела подальше.

Теодоро Мена Мачикадо, самый опытный наемный убийца, член партии эсеров («Летучий фронт Лимы»), известный под кличкой «Точильщик», потому что на задания ходил с ножом, явился сразу после отбытия команданте Гальдоса. Весь путь от Исабели Мачикадо проделал на попутных грузовиках – на это ушло два дня. Грязный, усталый Мачикадо рвался без колебаний выполнить свой революционный долг, пожертвовав, если придется, жизнью. До этого он уже казнил от имени народа семерых высокопоставленных офицеров и собирался прибавить к списку генерала Фуэрте. Террорист не знал, что, по меньшей мере, три его жертвы сочувствовали левым и разделяли их антиамериканские, националистические взгляды, еще трое считались умеренными, и только один принадлежал к правым. На его взгляд, все они были одного поля ягоды, и он не собирался вилять, делать скидки и оговорки, когда речь шла об уничтожении классового врага. В нем все зудело от жажды революционной справедливости, которую он один умел отличить от кровожадности. Мачикадо сидел в кустах и ждал, когда пройдет часовой.

Возбуждение нарастало, и Мачикадо, улучив момент, ринулся через дорогу, взлетел на крыльцо генеральского дома и дернул дверную ручку. Он ворвался в дом, врезался прямиком в стойку для тростей и, не останавливаясь потереть ушибы, промчался в спальню. Вытащив из-за пояса любовно заточенный мясницкий нож, он навалился на тело и четырежды остервенело ударил в грудь, всякий раз вонзая под ребра. Потом отвалился и вытер лезвие о простыню.

Уступая порыву, Точильщик дернул тело за плечо, перевернул, и в ярком лунном свете увидел обезображенное, спекшееся, заляпанное кровью лицо бродяги. По лицу ползали мухи, во рту копошились личинки. В ноздри Точильщику ударило тошнотворное зловоние, он зажал нос.

К горлу подкатила тошнота, ошеломленный Точильщик попятился и выскочил из комнаты. В коридоре он опять врезался в стойку с тростями и, держась за коленку, похромал к двери. Дождался, когда пройдет часовой, и припустил через дорогу к кустам. Несколько метров пробежал, скрючившись, затем вернулся на дорогу.

Возблагодарив того, кто придумал бары, Точильщик вошел в ближайший и сел за стойку рядом с команданте Гальдосом. Тот уже нес околесицу и остекленело таращился в пространство. Точильщик заказал бутылку рома, выпил ее, не прибегая к стакану и не разбавляя инка-колой, и стал смотреть, как тлеющая сигарета Гальдоса догорает, и у того на пальцах появляются два волдыря.

– Черт!.. Какого хрена?… Господи!.. – заорал команданте Гальдос и вскочил, тряся обожженными пальцами. Точильщик за рукав утянул его на табурет и проговорил:

– Выпей-ка еще, приятель.