В начале июля лорд Дигби вернулся в Дублин, где сообщил Ормонду, что раз король в плену, то отныне следует считать королеву осуществляющей его власть по всем вопросам политики. Для обеспокоенного лорда-лейтенанта важнее было узнать, что Франция пообещала помощь, если он сможет заключить договор с конфедератами. Это обещание, которое полностью подтвердил французский посланник в Килкенни, склонило значительное число лидеров конфедератов в пользу договора Ормонда.

К несчастью, в то же самое время Гламорган получил от короля обещание безоговорочно отдаться в руки нунция и воспринял это как прямое подстрекательство к отказу от договора Ормонда и замену его тем самым договором Гламоргана, который до этого был отвергнут. Таким образом, Карл сам становился инструментом разрушения альянса с Ирландской Конфедерацией, который родился на свет в результате почти трехлетней кропотливой работы Ормонда. 30 июля Ормонд официально завил в Дублине, что лорд Маскерри и его соратники, вопреки мнению нунция, ратифицировали этот договор. Казалось, ирландская армия наконец-то готова плыть в Англию, и, поскольку роялист сэр Джон Оуэн все еще удерживал порт Конвей, у них было подходящее место для высадки. Но Ринуччини с зимы обрабатывал ирландское духовенство с целью не допустить принятия этого договора народом и с немалым искусством играл на склоках и разногласиях в Высшем совете. И вскоре Ормонду суждено было узнать, что подписание договора Маскерри и другими лордами – еще не гарантия, что он будет одобрен конфедератами.

Все это время король в Ньюкасле тянул время, продолжая приводить Хендерсону свои беспорядочные религиозные аргументы. В один из жарких июльских дней к нему приехал герцог Гамильтон. Их примирение после долгого заключения Гамильтона вышло неловким. Оба терялись, краснели, запинались и замолкали, но, когда первоначальное смущение прошло, Карл подозвал Гамильтона, и за полчаса разговора они, казалось, восстановили прежнюю дружбу. К аргументам священников Гамильтон добавил дипломатическую убедительность: стоит королю согласиться с пресвитерианской системой церковного управления, и шотландцы помогут ему добиться от победоносного английского парламента более выгодных условий по всем остальным вопросам.

Совет Гамильтона не стал неожиданным. Мольбы супруги и французское правительство давили на короля еще сильнее. Мазарини встревожила неудача миссии Монтрея, он воображал, что уважение к Франции заставит ковенантеров следовать указанному им курсу и объединит их с королем. Их поведение он отчасти приписывал неопытности Монтрея, поэтому теперь он отправил в качестве чрезвычайного посла пожилого Жана де Бельевра с указаниями в обтекаемых выражениях намекнуть шотландцам, что они сильно задели Францию и им предстоит столкнуться с враждебностью их бывшего союзника, если они не умерят свои требования к несчастному королю. В остальном Мазарини поручил Бельевру усердно потрудиться, чтобы углубить раскол между пресвитерианцами и индепендентами. Он был уверен, что спасение короля нужно искать именно в этом, а спасти короля необходимо. Английская республика, которая с большой вероятностью оказалась бы достаточно сильной, чтобы обложить своих подданных налогом для ведения морской войны, стала бы гораздо более неудобным соседом, чем пристыженный обедневший английский король.

Мазарини хотя и переоценивал дипломатическое и силовое влияние Франции, но рассуждал как практичный государственный деятель, рассматривающий и взвешивающий реальные опасности и реальные возможности. Однако королеве Генриетте позволили добавить свой совет к тем указаниям, которые были даны Бельевру. Вслед за Дигби бедная женщина заявила, что если бы Карл принял пресвитерианство, то с легкостью объединил бы ковенантеров, ирландцев и Монтроза в общей борьбе за него. Если же это не получится, тогда нужно, чтобы индепенденты порвали с пресвитерианцами и объединились с ирландцами и горцами Монтроза. Ее идеи были так же далеки от реальности, как и идеи ее супруга.