Карл хорошо понимал, что шотландцам не нравятся все условия договора. Но ошибся, полагая, что они не нравятся им настолько, чтобы они в конечном счете порвали с парламентом и встали на его сторону. Слова Лоудуна, что его могут выдать англичанам, он воспринял как пустую угрозу, призванную напугать его и вынудить в качестве платы за помощь шотландцев принять Ковенант. На предложение парламента король ответил отказом, слегка замаскированным под просьбу об отсрочке, и, когда шотландские представители в Лондоне, получив его ответ, заявили о своей готовности вывести армию и передать короля парламенту, он по-прежнему был уверен (не совсем безосновательно), что это всего лишь политика намеренного шантажа с целью заставить его уступить их желаниям. У него по-прежнему имелись собственные планы. Он отправил своим друзьям в Париже послание с просьбой поддержать его ирландский прожект и, возможно, придумать для него план бегства, велел Аргайлу и Лоудуну ехать в Вестминстер и уговорить англичан изменить их условия, послал Гамильтона в Эдинбург, чтобы он посмотрел, нельзя ли убедить Комитет сословий принять от него не полное, а частичное признание Ковенанта. Но все это были лишь уловки, чтобы потянуть время.

Избавленный на время от тех, кто больше всего досаждал ему спорами, король выглядел спокойным. Он играл в шахматы (Карлу всегда нравилась эта игра) с теми, кто ему прислуживал, и с удовольствием читал новости, присланные из Лондона постоянным шотландским представителем графом Лодердейлом, который сообщал о растущей враждебности к пресвитерианской партии. Короля это радовало. Стоит этой враждебности усилиться еще немного – и шотландцам придется встать на его сторону против индепендентов независимо от того, примет он Ковенант или нет.

На самом деле отказ, который подразумевался в ответе короля, был встречен в Вестминстере со смешанными чувствами, отразившимися в анекдоте, ходившем спустя несколько лет. Парламентарий-пресвитерианец, встретив своего коллегу-индепендента, в смятении восклицает: «Что с нами будет теперь, когда король отказался?!» На что тот отвечает: «Нет, что было бы с нами, если бы он согласился?» В течение всего лета напряженность между индепендентами и пресвитерианцами росла. Теперь самый непримиримый раскол в Англии был не между королем и парламентом, не между кавалерами и «круглоголовыми», а между сектантами и их оппонентами.

IV

Сектанты, как уже отмечал доктор Бейли, были обеспокоены дальнейшим претворением в жизнь и сохранением своего идеала, который, по мнению Бейли и шотландцев в целом, представлял собой «ужасающую свободу». В погоне за этим идеалом они хотели «утвердиться в каком-то новом народном правительстве». Они хотели этого так же сильно – если не сильнее, – как заключить справедливый мир с королем.

Всю ту весну и лето Лондон будоражили их действия, а парламент разрывался между их сторонниками во главе с Вейном и Кромвелем и более консервативной партией, возглавляемой Дензилом Холлесом. Холлесу было столько же лет, сколько Кромвелю, и за плечами у него лежала долгая карьера парламентария. Его отец граф Клэр получил свой титул от короля Джеймса I за 15 000 фунтов. Дензил, его младший сын, в какой-то мере унаследовал его деловую хватку и хищную энергию, благодаря которой семья сделала себе состояние в прошлом веке. Он был отважным, неуживчивым, упрямым и импульсивным, обладал большим политическим мужеством, но не проницательностью. Дензил воспитывался при дворе и был человеком светским. В юности он вместе с королем Карлом надевал маску и танцевал на маскарадах.