Последний из офицеров, преданных королю, склонился перед логикой событий.

VI

Король еще несколько недель не знал, что произошло в Ирландии. В то же время соперничество пресвитерианцев и индепендентов в Лондоне служило ему источником все новых надежд. В середине сентября палата лордов и пресвитерианская партия понесли очередные потери в связи со смертью графа Эссекса. Ему не удалось вернуть себе популярность, которой он пользовался в первые дни войны, но благодаря своему богатству, своим землям и своим коммерческим интересам обладал существенным влиянием и служил связующим звеном между палатой лордов и богатыми пресвитерианцами лондонского Сити. Граф умер неожиданно, после того, как «в течение четырех дней был очень болен, а затем впал в сильнейшую летаргию». Похоронили его в Вестминстерском аббатстве. Если верить виршам очередного памфлетиста, его конец не произвел в Лондоне большого впечатления:

Через несколько дней его изображение и орнаментальный щит в аббатстве были без каких-либо политических причин испорчены и опрокинуты каким-то сумасшедшим иконоборцем.

Споры между пресвитерианцами и индепендентами в палате общин отдавались эхом на церковных кафедрах и в тавернах Лондона. Новый кризис спровоцировал несчастный Пол Бест, безобидный человек, которого не устраивала божественность Христа. Он никогда не публиковал своих взглядов и не пытался никого обратить в свою веру, но однажды неосторожно высказал свое мнение приятелю, который на него и донес. Бест сидел в тюрьме уже больше года, когда весной 1646-го палата общин, потрясенная таким богохульством, приговорила его к смерти через повешение. Поразмыслив, члены палаты усомнились, имеют ли они, строго говоря, право выносить такое наказание, и в сентябре наиболее оголтелые противники сектантов представили ордонанс, согласно которому ересь и богохульство признавались тяжкими преступлениями. Сопротивление индепендентов было жестким и продолжительным, и к концу месяца этот чудовищный билль тихо лег под сукно в комитете. Пол Бест спокойно ожидал худшего в тюрьме, но на улицах и кафедрах разгорелась война за духовную свободу, тесно связанная с недавно появившимся требованием прав для всех вольнорожденных англичан.

Ричард Овертон, один из завсегдатаев таверны «Уиндмилл», связанной с Джоном Лилборном и Уильямом Уолвином, работал в секретной типографии в доме на Бишопгейт. За лето он выпустил ряд памфлетов в пользу «знаменитого и достойного страдальца за свободу своей страны подполковника Джона Лилберна». В одном из них Овертон в откровенной манере заявлял, что палата общин имеет или должна иметь права действовать исключительно как агент народа, который должен «раз в год свободно выбирать парламент». За такое неприкрытое требование установления истинной демократии он отправился в тюрьму Ньюгейт, откуда, ничуть не смутившись, выпустил из своего полемического лука «стрелу против всех тиранов, в привилегированное чрево деспотичной палаты лордов». В этом памфлете он красноречиво отстаивал право каждого человека быть «королем, священником и пророком в своем собственном кругу». Бог обладает властью и правом судить конкретного человека, а люди – но не Бог – делегируют эту власть тем, кого они выбрали, чтобы управлять ими. Следовательно, любая попытка парламента контролировать взгляды и верования обычных людей является угрозой «справедливым правам и прерогативам человечества».