Положение короля, оказавшегося в одиночестве, в опасности, затравленного врагами, но при этом исполненного решимости сопротивляться, на вид было более страшным, чем трудности тех, кто его травил. Но хотя на тот момент положение шотландских лидеров выглядело лучше, перед ними стояла более трагичная дилемма. По-своему они были верны своему королю. Его предшественники Стюарты более двух веков удерживали корону Шотландии благодаря тому, что занимали опасное место арбитра меж различных фракций местной знати, и шотландцы, несмотря на свою склонность к мятежам, были сильно привязаны к своему монарху, к которому питали высокомерную собственническую преданность. В Шотландии король воспринимался как глава дома и отец семейства. Люди могли плохо говорить о нем, но это была привилегия его народа, не мешавшая ему защищать короля от любого нападения и любой критики извне. Теперь это собственническое отношение к государю изменили идеи, почерпнутые из Ветхого Завета. Власть, которой обладал Самуил над иудейскими царями, отразилась в той свободе, с которой священники и члены благочестивой партии указывали на ошибки короля Карла, а библейское представление о королевской власти, господствовавшее среди ковенантеров, не стало от этого менее искренним. Они надеялись сделать Карла благочестивым монархом, который обеспечит всестороннюю поддержку пресвитерианской церкви со стороны светской власти. Будучи смертным, он признает, что может быть грешным и, подобно древнему Давиду, раскается в своих грехах. Король смиренный перед служителями Бога может в то же время быть великим и славным королем. В Писании тому есть множество доказательств, так почему король Карл должен отказаться от того, что делали величайшие иудейские цари?

Эта концепция королевского сана развивалась в Шотландии в течение целого поколения, начиная с 1603 г. В то время в Шотландии не было короля, с поведением которого можно было бы соотнести эту концепцию, чтобы проверить ее применимость в реальной жизни. Она явилась странным плодом исключительных обстоятельств, которые могли создать только люди, чья преданность идее монарха была так же сильна, как их религиозная вера, но при этом сам король физически отсутствовал.

Осенью 1646 г. ковенантеры, которые восемь лет жили с верой, что такой монарх и такая монархия действительно могут существовать, оказались перед лицом гибели своих надежд. Искренний и велеречивый Бейли посвятил этой теме свои письма: «Безумие короля поставило всех нас в тупик». Аргайл и Уорристон были более молчаливы, но не менее остро ощущали свое поражение, поскольку оба жили и работали, имея перед своим внутренним взором ту же иллюзию. Они сознавали, что отказ короля принять пресвитерианство означал конец их надеждам сохранить Карла своим королем. Но если они не могли сохранить его королем, то вся их концепция церкви и государства оказывалась под угрозой.

После того как король отказался от мирных предложений, шотландские представители в Лондоне с тревогой думали о будущем своего пленника. Если Карл не подпишет Ковенант, то станет для них не только бесполезным, но и опасным, и, если они увезут его с собой в Шотландию, он будет средоточием недовольства. В то же время их сильно беспокоили изменения, которые могут произойти, если он попадет в руки англичан. Что будет, если к власти придут индепенденты с их упорными разговорами о свержении короля? Что им делать теперь, когда война закончилась и в течение нескольких месяцев их армия должна будет пересечь границу и вернуться к себе? Англичане подозревали их в заговоре с целью позволить королю бежать. В палате общин прошли обсуждения, и она отказалась поддержать тех, кто требовал его немедленной выдачи. Но, похоже, дать королю бежать было единственным решением, которое не приходило в голову ковенантерам. Если бы он бежал, то наверняка для того, чтобы присоединиться во Франции к своей папистской королеве, и раз уж он не смог заключить союз с ковенантерами, то связался бы с Монтрозом, ирландскими бунтовщиками и, конечно, с Ватиканом.