Эти мысли неотвязно вертелись в голове. Он рассказывал о приключениях

в Будапеште, и никак не мог избавиться от навязчивого  образа  -  Боров  с

найфом в кадыке. К вечеру у него вдруг начался жар, и он слег.

     Двое суток тогда провалялся без памяти. Потихоньку стал  приходить  в

себя, и поначалу даже не удивился, обнаружив у  своего  изголовья  Борова,

заботливо поправляющего подушку.

     Отложив  расправу  с  врагом  до  выздоровления,  он   вынужден   был

примириться с такой сиделкой. Боров же, хлопоча у  больного,  между  делом

как-то заметил, что сам вызвался выходить его в залог собственной шкуры, и

если, не приведи господь, Виктор загнется, то с него личную шкуру  снимут.

Сармат и снимет.

     А когда Виктор немного окреп и еле ворочавшимся языком стал  поносить

Борова, то Боров уселся прямо на дерюгу  перед  кроватью  и  повел  долгий

разговор.

     Виктор и сам не понял,  когда  стал  прислушиваться  к  доводам,  как

задумался над делами прошлых дней, ну, и слово за слово втянулся в беседу.

     И сейчас перед глазами встало корявое лицо, неопрятные седые космы  и

тусклые глаза, смотревшие вбок. Послушать его,  так  во  всем  был  Виктор

неправ. И детей воры похищали с самыми благими намерениями. "Ведь  у  кого

брали-то, - жарко шептал Боров, - у голытьбы  и  рвани  всякой,  они  себя

прокормить не могли, на подачках держались, а плодили  такую  же  рвань  и

нищету". Ну, а он,  Боров,  естественно,  выходил  истинным  благодетелем,

потому что дитя пристраивалось в надежные хорошие руки,  вот  тебе  крест,

только  здоровым  состоятельным  родителям,  посредники  надежные,  да   и

ребеночка приобрести могла не всякая семья. Он лично  знал  двух  пацанов,

которые  выбились  в  большие  люди  благодаря  приемным,   так   сказать,

родителям. А то подохли бы или ковырялись в навозе...

     Откровенное бесстыдство Борова  и  его  нахрапистый  монолог  привели

Виктора в легкое оцепенение. Он лежал в полудреме, а тот все гудел и гудел

под ухом. Вспомнил и о том, как защищал Виктора от обидчиков  в  банде,  а

когда Виктор спросил, почему тогда велел привязать его на крыше, Боров  аж

взвился и, выслушав  небрежное  пояснение,  вскричал,  что  только  сейчас

понял, куда исчезли Тит и Бурчага. А насчет того, что велел привязать, так

это чушь собачья! Ничего он про это не знал, ну пусть вот Виктор посмотрит

ему в глаза и плюнет в них, если он слышал от него  приказ!  Да  и  потом,

вскочил тогда с места Боров и забегал по каморке, когда Виктор и  те  двое

исчезли, его вообще в Москве не было, денька на  три  отлучился,  кхе-кхе,

товар сбыть, дело деликатное...  А  с  Виктором,  наверно,  счеты  Бурчага

сводил, сволочь большая, не забыл, наверно, как Виктор ему  большой  палец

прокусил!

     Целую неделю Виктору приходилось слушать пространные речения  о  том,

что  да,  приходилось  ему  обретаться  среди  негодяев,   но   попадались

порядочные люди, которых обстоятельства толкнули на  дела  неправедные,  и

что он, Боров, общаясь с негодяями, сам замарался и на старости  лет  стал

сущим разбойником, хотя, случайно, помог ему избавиться от дубасовцев.