Это лишь говорят, будто крокодилы не летают. Летают, и еще как!

Колонна проходит в сторону лагеря, и Пермяков торопливо лезет на свою бээмпэшку.

— Удачи!

Он машет нам на прощание рукой, и бронированная машина срывается и на полной скорости мчит вдоль растянувшихся машин.

Я в очередной раз тупо смотрю на подобие карты, но никакого гарантированного объезда найти на ней невозможно. Тянуть нет ни малейшего смысла, колонна прошла, и теперь трогаемся мы.

Место боя видно издалека по сброшенному вниз перевернутому Камазу. Мы притормаживаем, и башни разворачиваются в сторону гор. Люди напрягаются, хотя каждый понимает — шансов на то, что духи остались на месте и ждут нас практически нет.

Вертушек не видно. Они наверняка прошли здесь, а затем отправились на поиски ускользнувшей банды.

— Первый взвод — за мной! Остальным — прикрывать!

Тенсино карабкается с нами. Подъем тяжел, и после первых метров одежда насквозь пропитывается потом. Даже колючка не растет, не за что зацепиться, хорошо хоть, рюкзаки остались внизу. С нами только оружие, нагрузка с боекомплектом, да фляги с водой. Но все равно прогулкой назвать подобное нельзя. И после этого кто-то ходит в горы для собственного удовольствия, да еще потом рассказывает таким же упертым о перенесенных трудностях! Им бы по пулемету на шею, и на операцию. Так хоть польза какая-то будет.

Наконец, склон преодолен. Перевожу дыхание. Оглядываюсь.

— Товарищ старший лейтенант, кажись здесь, — кричит взводный снайпер Лошкарев.

Он родом из Сибири, отец с детства брал его на охоту, и глаз у Лошкарева наметанный.

Действительно сразу видно, где недавно располагались душманы. Вот следы треноги крупнокалиберного пулемета, а рядом разбросаны пустые гильзы. От них все еще кисло пахнет порохом. Вправо и влево от позиции ДШК тоже валяются гильзы. Вот от китайских калашей, а это — явно от бура, тут же, Пермяков был прав, явно от ручника Дегтярева.

Еще находим какие-то окровавленные тряпки. Кого-то здесь задела ответная пуля, а может — и не одна. Но тел, разумеется, нет. Духи всегда аккуратно забирают с собой убитых и раненых, поэтому сказать об их потерях точно ничего нельзя. Обычно при написании донесений мы берем цифры с потолка, руководствуясь лишь фантазией, да собственными прикидками. А уж насколько это все приближено к действительности — кто знает?

Вдалеке проскальзывают вертушки. Они просто летят, а не заходят на цель. Но духи всегда гораздо лучше нас умеют маскироваться во всевозможных расщелинах и старательно намечают пути отхода.

— И куда они направились? — риторически вопрошает Тенсино, вороша черные волосы.

Он — одесский грек из тех, чьи предки переселились в Россию еще при матушке Екатерине, хотя многие почему-то принимали его за итальянца. Языка предков не знает, и о национальности говорит лишь фамилия и, может быть, внешность. В том смысле — судьба никогда не сводила меня с наследниками Эллады, и я ничего не могу сказать, как они выглядят.

Колокольцев вертится вокруг, чуть не роет землю в поисках ответа на вопрос, но ничего сказать не может. Бойцы тоже внимательно присматриваются. Только мы же не в лесу, где примятая травинка может дать какую-нибудь подсказку. На камне ничего толком не увидишь.

Докладываю обстановку в полк. Приказ остается неизменным, нам лишь говорят, чтобы взаимодействовали с вертолетчиками. Мы не против, только ведь взаимодействие происходит от слова «взаимность». А где ж объект нашего воздыхания?

Пойди туда — незнамо куда…

С момента боя прошло всего ничего, может, час, скорее всего даже меньше. Проще всего разбиться на взвода и прочесать все окрестности. Но чем меньше группа, тем она слабее, и вероятность потерь неизбежно растет. Терять же ребят ни за что…

На дороге воспользовались паузой, и несколько бойцов во главе с неутомимым в подобных случаях Кравчуком стали спускаться к рухнувшему Камазу.