В том-то и дело, что не первый. Потому знаю — догнать духов в горах, даже таких невысоких, — занятие практически безнадежное. А уж в нынешнем варианте, без толковых карт, без каких-либо конкретных данных…

— Может, летчиков привлечь, товарищ подполковник? С воздуха мне их легче будет и обнаружить, и догнать.

— Надо будет — привлечем, — кивает полкач.

Летуны настолько увлеклись перевозками, что, похоже, забыли о своем прямом предназначении.

— Вопросы есть?

— Так точно. Что делать при встрече с местными?

— Нет тут местных, Зверев. Весь этот район, — карандаш командира обводит едва ли не всю карту, — совершенно безлюден. Не живут они здесь, понимаешь? — судя по тону, сам полкач не понимал причины подобной заброшенности земель в развитом государстве. — Так что, если кто там и есть, то это наши заблудшие неприятели. Можешь без опасений валить всех, кого встретишь. Мне это сказали вполне определенно.

Последняя фраза не слишком характерна для отца-командира. Что значит в военном языке слово «сказали»? Кто сказал? На каких основаниях? Почему надо следовать этим словам?

Все как-то зыбко, и полкач сам прекрасно чувствует это.

— Мне наш посол показал договор с местными. Там черным по белому значится: в числе прочих наших задач — поиск и уничтожение всех выходцев с той стороны Врат, — поясняет подполковник. Затем до него доходит смысл сказанного, и он ухмыляется. — Кроме нас самих, разумеется.

Хоть за это спасибо! Но сама задача откровенно не радует ни меня, ни полкача, ни кого-нибудь из собравшихся офицеров. Пусть даже в ней есть некий высший смысл. Ведь если то, что говорят о местных технологиях — правда, взаимоотношения с местными просто жизненно необходимы.

— Раз все понятно, выполняйте, — отпускает меня подполковник, а затем добавляет. — Связь держи постоянно. Людей береги. На рожон не лезь. Удачи, Зверев!

Бээмпэшки уже выстроились вдоль дороги. Люди расположились рядом. Кто-то набивает магазины, кто-то проверяет снаряжение — обычные последние занятия перед выходом.

— Все погружено? — спрашиваю у Кравчука, своего старшины, несколько склонного к полноте, пышноусого, дельного мужика.

— Так точно, товарищ старший лейтенант, — прапорщик не вытягивается в струнку. Дисциплина у нас не та, что в Союзе, и здесь редко кто требует щелчка каблуками.

Судя по наряду, Кравчук идет с нами. Мог бы и остаться, хозяйственных дел тоже полно, но это его выбор.

— Сухпай?

— На три дня, — прапорщик смотрит выжидательно, мол, не мало ли взял?

Правило старо, как мир: посылают на три дня — бери продовольствия на неделю. Если бы речь шла лишь о помощи Пермякову, то мы бы вернулись до вечера, но задача же поставлена значительно шире.

— Возьми еще на пару дней, — перестраховываюсь я.

Кравчук немедленно срывается с места. На ходу он коротко отдает команду, и десяток бойцов послушно бегут за ним.

Я объявляю офицерам приказ, и вижу, как слегка морщатся их лица. В местные горы не рвется никто. А вот помощь своим — дело святое, и ушедшие с Кравчуком солдаты несутся обратно бегом, нагруженные коробками.

Побросать их в десантные отделения — дело секунд. Бойцы привычно забираются на броню, и я невольно оглядываюсь.

Откуда-то из-за модулей выбегает Тенсино. Он уже в лифчике, из которого торчат магазины, и в руках у него автомат. Следом за лейтенантом спешит радист со своими причиндалами.

— Давай быстрее, — я рад, что корректировщиком с нами идет Сергей.