Марианна сидела в своем будуаре у раскрытого окна. Она машинально улыбнулась мне:

— Ты хорошо поработал?

— Я продолжил вчерашние опыты. Почему ты не пришла помочь мне? Ты совсем разленилась.

— Нам больше некуда спешить, — сказала она. — У тебя впереди вечность. — Ее рот чуть скривился. — Я устала.

— Тебе не стало легче?

— Все то же самое.

Она жаловалась на боли в животе; она очень исхудала и пожелтела. Десять, двадцать лет… Теперь я считал годы и порой начинал думать: уж скорее бы это случилось! С тех пор как Марианна узнала мою тайну, она стала быстро угасать.

— Что мне посоветовать Анриетте? — спросила она спустя какое-то время.

— Ты еще не решила?

— Нет. Я думаю об этом днем и ночью. Все так серьезно.

— Она любит этого человека?

— Если бы любила, то не спрашивала бы моего совета. Но возможно, она с ним будет счастливее, чем с Луи…

— Возможно, — откликнулся я.

— Будь у нее другая жизнь, она была бы совсем не такой, как ты думаешь?

— Конечно.

Этот разговор повторялся у нас уже раз двадцать, и из любви к Марианне я старался выказать к нему интерес. Хотя о чем говорить! С мужем ли, с любовником — Анриетта всегда останется собой.

— Но если она уйдет, Луи оставит малышку у себя. Что будет с ребенком?

Марианна посмотрела на меня, и в ее взгляде вспыхнула навязчивая тревога.

— Ты позаботишься о ней?

— Мы вместе с тобой о ней позаботимся, — отвечал я.

Она пожала плечами:

— Ты прекрасно знаешь, что скоро меня не станет. — Она протянула руку и сорвала за окном кисть глицинии. — Меня могла бы утешить мысль, что ты останешься тут навсегда. А другие, они тоже утешались этим?

— Кто другие?

— Катерина. Беатриче.

— Беатриче не любила меня. А Катерина, несомненно, надеялась рано или поздно вымолить у Бога, чтобы Он отпустил меня к ней на небо.

— Она говорила тебе об этом?

— Не помню. Но наверняка так думала.

— Ты не знаешь? Не помнишь?

— Нет.

— Ты помнишь хоть какие-то ее слова?

— Кое-что помню.

— А голос? Ты помнишь ее голос?

— Нет. — Я тронул руку Марианны. — Я не любил ее так, как люблю тебя.

— О, я знаю, что ты меня забудешь, да оно и к лучшему. Воспоминания — это так тяжко.

Она положила глицинию на колени и теребила цветки своими высохшими пальцами.

— Ты будешь жить в моем сердце много дольше, чем жила бы в сердце смертного человека.

— Нет, — с горечью сказала она. — Если бы ты был смертным, я жила бы с тобой до конца времен, потому что твоя смерть и была бы для меня концом времен. А так я умру в мире, которому нет конца.

Я ничего не ответил. Мне нечего было сказать.

— Что ты будешь делать потом? — спросила она.

— Я постараюсь любить то, что могла бы полюбить ты, и поступать так, как ты поступала бы.

— Постарайся остаться человеком среди людей. Это единственное твое спасение.

— Я попытаюсь, — согласился я. — Теперь люди стали мне ближе, потому что ты из их племени.

— Помогай им. Поставь им на службу твой опыт.

— Я так и поступлю.