|
Они зовут и манят. Это медленные горы, на такие легко подниматься, словно на пригорок, зато на это уходит целый день, а то и больше. Мы шли все вверх и вверх и к концу дня совсем окоченели. На вершинах над нами белел снег, хотя дело было в разгар лета. В тот первый день мы не сказали друг другу ни слова. Нам нечего было сказать. Мы знали, куда идем. Мы разожгли костер из овечьих катышков и веток боярышника, вскипятили воду и навели себе кашу — каждый бросил в кастрюльку по горсти овса и щепотке соли. Горсть Калума была огромной, а моя совсем небольшой. Он усмехнулся: — Надеюсь, тебе половину не одолеть. Я ответил, что да, не одолеть, и не солгал, ведь ем я меньше, чем мужчина обычного роста. По мне, это хорошо, я могу прокормиться в чаще орехами и ягодами, что большого человека от голода не спасет. Тропа вилась по горам, почти никого не встречая. Однажды нам попался лудильщик с ослом, нагруженным старыми кастрюлями. Осла вела девушка; она было улыбнулась мне, решив, что я ребенок, а рассмотрев ближе, насупилась и бросила бы в меня камнем, если бы лудильщик не стегнул ее хлыстом, которым погонял осла. Еще мы обогнали старуху и мужчину, ее внука. Старуха сказала, они идут домой из-за гор. Мы поели с ними, и старуха сообщила, что ходила на роды своего первого правнука и что все прошло удачно. Она предложила предсказать нам судьбу по линиям на ладонях, если мы позолотим ей ручку. Я насыпал старой перечнице муки грубого помола, и она посмотрела на мою руку. — Я вижу смерть в твоем прошлом и твоем будущем. — Смерть ждет нас всех, — ответил я. Она замолчала. Мы сидели на самом высокогорье, где даже летние ветра дышат стужей, где они воют, стегают и в клочья раздирают воздух. — На дереве была женщина. Теперь будет мужчина. Я спросил: — Это что-нибудь значит для меня? — Возможно будет значить, — ответила старуха. — Остерегайся золота. Серебро никогда тебе не навредит. И больше ничего мне не сказала. — Твоя ладонь обожжена, — обратилась она к Калуму Макиннесу. Он молча кивнул. — Дай тогда другую руку, левую. — Он так и сделал. Она всмотрелась в его ладонь. — Ты возвращаешься туда, откуда начал. Ты будешь выше многих. И тебя не ждет могила там, куда ты идешь. — То есть я не умру? — переспросил он. — Такова судьба, написанная на левой руке. Я знаю только то, что сказала, не больше. Она знала больше. Я понял это по ее лицу. Больше ничего существенного на второй день не произошло. В ту ночь мы легли спать под открытым небом. Ночь была ясной и холодной, на небе сияли звезды, так ярко и близко, что, казалось, протяни я руку — и могу собирать их, как ягоды. Мы лежали бок о бок под звездами, и Калум Макиннес сказал: — Она сказала, тебя ждет смерть. А меня нет. Моя судьба, кажется, счастливее. — Возможно. — А, — отмахнулся он от своих мыслей, — чепуха все это. Старушечьи бредни. Я проснулся в утреннем тумане и увидел, что на нас с любопытством смотрит олень. На третий день мы перевалили через горный хребет и двинулись вниз. Мой спутник сказал: — Когда я был мальчишкой, в очаг упал отцовский кинжал. Я выхватил его, но рукоять была горячей, как пламя. И хотя мне было очень больно, я не выпустил кинжала, а погрузил в воду. Пошел пар. Мою ладонь обожгло, а рука скрючилась, словно теперь до конца времен ей суждено было держать меч. Я сказал: — Ты со своей рукой, и я, крошечный человек… Мы — славные герои, что ищут счастья на Туманном острове. Он засмеялся, коротко и невесело. — Славные герои! — и больше ничего не сказал. |
