|
Я сказал: — Ты забрал отсюда золото, как это сделаю завтра я. Ты купил на него дом, невесту, доброе имя. Из темноты донесся его голос: — Ну да. И когда я все это получил, оно ничего для меня не значило, вернее, значило даже меньше, чем ничего. Если благодаря твоему золоту вернется Король-за-Водой, вновь станет нами править и сделает эту землю землей радости, процветания и света, это ничего не будет для тебя значить. Как сказка про кого-то еще, не про тебя. — Я жизнь посвятил тому, чтобы вернуть короля. — И ты отнесешь ему золото. Твой король захочет еще, королям всегда его не хватает. Так уж повелось. Каждый раз это будет значить для тебя все меньше. Радуга не доставит радости. А убить для тебя станет проще простого. В темноте наступило молчание. Не было слышно птиц — только ветер, который завывал и вздыхал в горах, как мать, потерявшая младенца. Я сказал: — Мы оба убивали мужчин. Ты когда-нибудь убивал женщину, Калум Макиннес? — Нет. Я не убивал ни женщин, ни девиц. Я провел рукой по своему кинжалу: вот дерево рукоятки, вот сталь лезвия. Он в моих руках. Я не собирался ничего говорить, только ударить, когда выйдем из гор, один раз глубоко вонзить кинжал, но слова сыпались из меня против воли. — Говорят, была все-таки девушка, — сказал я. — И куст боярышника. Молчание. Свист ветра. — Кто тебе сказал? — спросил Калум. — Хотя — неважно. Я не стал бы убивать женщин. Ни один человек чести не убьет женщину… Я знал, если скажу хоть слово, он замолчит. Я ничего не сказал. Просто ждал. Калум Макиннес начал говорить. Он выбирал слова с осторожностью, будто вспоминал сказку, услышанную в детстве и почти забытую. — Мне говорили, в долинах коровы тучны и гладки, и что мужчина заслужит честь и славу, если сойдет в долины и вернется с добрым рыжим скотом. Я пошел на юг, но ни одна корова не показалась мне достаточно хороша, пока на склоне холма я не заметил самых гладких, рыжих, тучных коров, какие только видел человек. И я повел их прочь, туда, откуда пришел. Та девушка погналась за мной с палкой. Скот принадлежит ее отцу, сказала она, а я разбойник и негодяй. Она была красива, хоть и зла; не будь у меня молодой жены, я обошелся бы с ней добрее. Вместо того я достал нож, провел по ее горлу и велел заткнуться. Она послушалась. Я не хотел ее убивать — я не убиваю женщин, правда, — поэтому и привязал ее за волосы к кусту боярышника, вытащил у нее из-за пояса нож, чтобы она не сразу освободилась, и вонзил лезвие глубоко в дерн. Я привязал ее к кусту длинными прядями, ушел с ее скотом и больше о ней не вспоминал. Через год я вернулся в те края. В тот день я не искал коров, но пошел по той стороне берега — это было безлюдное место, и если не искать нарочно, можно было не заметить. Видно, никто ее не искал. — Я слышал, что искали, — возразил я. — Хотя одни думали, что ее похитили, а другие — что она убежала с жестянщиком в город. Но ее искали. — Ага. Я видел лишь то, что видел. Быть может, я совершил дурной поступок. — Быть может? — Я взял золото из пещеры. И теперь не знаю, что добро, а что зло. Я послал весть с мальчишкой из таверны, передал, где можно ее найти. Я закрыл глаза, но мир не стал темнее. — Это зло, — сказал я. В своих мыслях я видел ее скелет, лишенный одежды, лишенный плоти, столь обнаженный и белый, каким никто никогда не бывает, висящий, будто марионетка, на кусте боярышника, привязанный к верхней ветке за золотисто-рыжие волосы. — На рассвете, — произнес Калум Макиннес, словно мы только что говорили о провизии или погоде, — ты оставишь свой кинжал, потому что таков обычай, и вынесешь столько золота, сколько сможешь. |
