|
Она шла за хозяином, потрясенная его внезапной, необъяснимой жестокостью. За что? За что? И она не могла понять, что в этой внезапной ненависти, обращенной к ней, нет бессмыс-ленности, а все действительно и разумно. В ненависти проявлялась закономерность, ясная, математическая логика. А собаке каза-лось, что это наваждение, нелепая бессмыслица, ей даже страшно делалось за хозяина, и она хо-тела избавить его от помрачения не ради себя, а ради него. Она не могла уйти от него, ведь она его любила. А он уже понимал, что она не отстанет, он уже знал, что остается лишь одно: придушить ее, пристрелить. И чтобы казнь обожавшей его, молившейся на него собаки не давила на его совесть и не вызывала осуждения соседей, хозяин решил искусственно превратить ее в своего врага – пусть собака перед смертью признается, что хотела загрызть его – хозяина. Убить врага легче, чем убить друга. Ведь в том, первом его доме, что он построил среди угрюмых и пустынных развалин, в до-ме, где был он молод, в доме его чистых молитв, она была его другом, стражем, неотступным спутником. Так пусть же признается собака, что она снюхалась с волками. И при последних смертных хрипах своих, удавленная веревкой, она смотрела на хозяина с кротостью и любовью, с верой, равной той, что вела на смерть первых мучеников – христиан. И она так и не поняла простой вещи – хозяин покинул свой молодой дом хмеля и молитвы, переехал в дом гранита и стекла, и сельская дворняга стала ему нелепа, стала обузой, да не только обузой, стала вредна ему. И он убил ее. 20 Прошли годы, улеглись туман и пыль, мешавшие разглядеть то, что совершалось. То, что представлялось хаосом, безумием, самоистреблением, стечением нелепых случайностей, то, что своей таинственной, трагической бессмысленностью сводило людей с ума, постепенно стало обозначаться, как четкие, ясные и выпуклые черты новой жизни, новой деятельности. Судьба поколения революции начала раскрываться по-новому, логически, а не мистически. Только теперь Иван Григорьевич стал охватывать умом новую судьбу страны, рожденную на костях погибшего поколения. Это большевистское поколение сформировалось в дни революции, в пору гегемонии идей мировой коммуны, голодных вдохновенных субботников. Оно приняло на себя наследство ми-ровой и гражданской войны – разруху, голод, сыпной тиф, анархию, бандитизм; оно устами Ле-нина заявило, что есть партия, способная вывести Россию на новый путь. Оно приняло, не поко-лебавшись, на себя наследство сотен лет русского произвола, при котором десятки поколений рождались и уходили, зная лишь одно право – крепостное. Большевистское поколение времен гражданской войны участвовало под водительством Ленина в разгроме Учредительного собрания и в уничтожении революционно-демократических партий, боровшихся против русского абсолютизма. Большевистское поколение гражданской войны не верило в ценность свободы личности, свободы слова и печати в рамках буржуазной России. Оно, как и Ленин, считало куцыми, ничтожными те свободы, о которых мечтали многие революционные рабочие и интеллигенция. Молодое государство сокрушило демократические партии, расчищая дорогу для советско-го строительства. В конце двадцатых годов эти партии были полностью ликвидированы, люди, сидевшие при царе в тюрьмах, вновь ушли в тюрьмы, пошли на каторгу. В тридцатом году поднялся топор всеобщей коллективизации. Но вскоре топор поднялся вновь. На этот раз удар пришелся по поколению гражданской войны. Малая часть этого поколения сохранилась, но душа его, его вера в мировую коммуну, его революционная романтическая сила ушли с теми, кто был уничтожен в 1937 году. Те, что остались и продолжали жить и работать, пристраивались к новому времени, к новым людям. Новые люди не верили в революцию, они не были детьми революции, они были детьми созданного ею государства. |
