Настанет ли время, когда, разобравшись в работе детерминированных шестеренок, вращающихся где-то на глубине, мы сможем в точности предсказывать поведение людей? Нет, никогда – в этом смысл хаотичности. Но скорость, с которой мы накапливаем новые знания об этих шестеренках, поражает воображение – почти все факты, приведенные в этой книге, были открыты за последние 50 лет, и примерно половина – за последние 5 лет. Общество нейронаук, ведущая в мире профессиональная ассоциация, объединяющая ученых, которые занимаются изучением мозга, за первую четверть века своего существования выросло с 500 основателей до 25 000 членов. За то время, что вы читаете этот абзац, двое разных ученых открыли функцию какого-то гена в мозге и, наверное, уже спорят о том, кто сделал это первым. Если только процесс научных открытий не остановится сегодня в полночь, вакуум невежества, который мы пытаемся заполнить чувством собственной субъектности, будет сжиматься все сильнее. И это поднимает вопрос, которому посвящена вторая часть книги{271}.

Я сижу за своим столом в послеобеденный рабочий час; два студента задают мне вопросы по темам лекций; мы углубляемся в проблемы биологического детерминизма, свободы воли и всего такого прочего, чему как раз и посвящен мой курс. Один из студентов сомневается в том, что свободы воли не существует: «Конечно, при серьезном повреждении определенной части мозга, при мутации в том или ином гене объем свободы воли сокращается, но мне так трудно согласиться с тем, что это относится и к повседневному, нормальному поведению». Я не раз бывал в этой точке в подобных дискуссиях и могу с большой долей уверенности предсказать, что дальше этот студент сделает следующее – подастся вперед, возьмет ручку с моего стола и, показав ее мне, со значением спросит: «Вот я только что решил взять эту ручку – и вы хотите сказать, что это было полностью вне моего контроля?»

Данных, чтобы доказать это, у меня нет, но я думаю, что с вероятностью выше случайной могу угадать, кто из любой пары студентов возьмет эту злосчастную ручку. Скорее всего, это будет студент, который пропустил обед и голоден. Если пара разнополая, то это, скорее, будет парень, а не девушка. Особенно если парень гетеросексуален, а девушка ему нравится и он хочет произвести на нее впечатление. Скорее всего, это будет экстраверт. Скорее всего, это будет студент, который слишком мало спал прошлой ночью, а день уже клонится к вечеру. Или чей уровень циркулирующих в крови андрогенов выше обычного (вне зависимости от пола). Скорее всего, это будет студент, который, сидя на моих лекциях, решил, что я нудное трепло, в точности как его отец.

Если отступить еще дальше, скорее всего, это будет отпрыск богатых родителей, а не тот, что учится за счет стипендии, тот, чьи предки поколениями посещали престижные университеты, а не тот, кто первым из своей иммигрантской семьи окончил среднюю школу. Скорее всего, он будет не первым сыном в семье. Скорее всего, его родители-иммигранты приехали в США в поисках лучшей жизни, а не бежали из родной страны, спасаясь от преследований; скорее всего, его предки принадлежали к индивидуалистической, а не к коллективистской культуре.

Ответ на вопрос: «Вот я только что решил взять эту ручку – и вы хотите сказать, что это было полностью вне моего контроля?» – дает нам первая половина книги. Да, именно это я и хочу сказать.

Это вопрос легкий. Но если студент спросит о другом: «Что, если все поверят, что свободы воли нет? Как вообще мы будем жить? Зачем вставать с кровати по утрам, если мы всего лишь машины?» Ох, не надо меня об этом спрашивать, ответить будет непросто.