– «Барбарис» с детства люблю, – улыбнулся Колька. Рита Борисовна. Барбарисовна. Барбариска. Всё просто.

«Барбарис» ему присылала мать, в каждой посылке, они хрустели им всей камерой, охранник не выдержал и попросил парочку. Дали. В следующее дежурство он принёс им целый кулёк…

Люди есть везде, даже в тюремной охране. И нелюди есть. Врач из Чёрного Дора – нелюдь. На девчонке лекарства испытывал.

Колька скрипнул зубами от ненависти.

Рита взяла с него слово, что он не будет вмешиваться в это дело. Колька поклялся. И в свою очередь взял с Риты слово навещать Аринину бабушку, которая осталась одна.

– Боюсь, как бы чего собой не сделала. Очень переживает, что Аринка уехала.

Рита закивала головой.

– Что вы мне киваете? Вы поклянитесь, клятвой Гиппократа. Никому не отказывать в помощи и проявлять высокое уважение к человеческой жизни. Что вы так смотрите? Мне Арина рассказывала.

Рита поклялась. В Гринино Колька уехал с чувством праздника в душе: его ждали две женщины, которых он любил.

◊ ◊ ◊

– До свидания, Веруся. Завтра не приду, а послезавтра ты меня жди.

– Да не надо, Рита. Что ты ко мне каждый день мотаешься, будто у тебя дел никаких нет. Ничего со мной не случится. А случится – позвоню.

– Ты позвонишь… – проворчала Рита. – Знаю я тебя. Над внучкой квохтала, как наседка над цыплёнком, а как сама в беде, так молчок, нет тебя…

Вера закрыла за ней дверь и привычно вздохнула – о своём. Рита приходила два раза в неделю, измеряла давление, расспрашивала о самочувствии, жаловалась на внуков, которые зовут её Ритой, и она обижается:

– Рита и Рита, бабушкой не назвали ни разу!

Вера понимала, что подруга старалась её развлечь. А выходило наоборот. Внуков у Веры не будет. И внучки у неё больше нет. Как уехала, позвонила только раз (Вера просила позвонить, как приедет домой), телеграфно сообщила, что доехала нормально, что у неё всё хорошо, и чтобы Вера Илларионовна не беспокоилась. Оттого, что Арина назвала её по имени-отчеству, у Веры заболело сердце.

Вечера она теперь проводила в Арининой бывшей комнатке, назвать которую бывшей не поворачивался язык. Золотые шторы и швейная машина «Bernina» с вышивальным блоком и сенсорным дисплеем (последний Ванин подарок) переехали в Гринино, как и мягкие игрушки и фарфоровые балеринки, милые мелочи, украшавшие комнату. Из мебели остался старый письменный стол, за которым маленькая Арина готовила уроки. Вера погладила столешницу, которой касались внучкины руки. Больше не коснутся.

Ритина настойчивая забота утомляла, и после её ухода Вера испытывала облегчение. И вспоминала внучку, которая умела делать добро не привлекая к себе внимания. Там, в больнице, а после и в пансионате Арина заботилась о ней как-то незаметно. Не требовала к себе внимания, не ждала благодарности и не обижалась на Верино безразличие.

Не обижалась? Да конечно обижалась! И наверное плакала, сидя одна в пустой квартире, где не было больше – ни бабушки, ни дедушки.

Впрочем, дедушка всё-таки был. В гостиной висел его портрет, сделанный с фотографии и скорбно перехваченный траурной лентой. Вера не могла на него смотреть без слёз. А здесь, у Арины, с портрета смотрели на Веру молодые смеющиеся глаза. По комнате пролетел сквозняк, и лицо на портрете ожило – дрогнули губы, глаза засветились живым блеском, звякнули настоящие медали на вышитом парадном кителе. Господи! Как у неё получилось такое вышить?! Когда же она успела?

Фотографию, на которой Вечеслов был молодым, Арина выпросила у неё, когда ещё училась в школе.