Полковник сэр Эндрю Вашингтон взял её под локоть.

— Смелее, моя милая!

Она не думала, что в церкви будет столько народу. Не успела она предупредить сэра Эндрю о ступеньке при входе, как заиграла музыка, торжественная музыка, заполнившая всю церковь, музыка летела от органа и хора, и Смолевке казалось, что она тонет в звуках и образах перед ней. Вся конгрегация пришла во всем блеске, приличествующем королевскому двору: кружево, серебро, бархат, атлас, шёлк и драгоценности, всё сверкало в свете свечей, купленных на деньги Мардохея Лопеза. Она помогла полковнику Вашингтону свернуть к основному проходу, чувствуя, как вся дрожит внутри, смущенно улыбаясь всем лицам, смотрящим на неё, и тут она увидела Тоби.

На ступеньках хора он казался ещё выше. Он был одет в серебристый бархатный костюм, через прорези в рукавах и бриджах виднелся золотистый атлас. На нем были высокие серые ботинки с большими отворотами у колен, показывающие алую подкладку. Он шутливо усмехался ей, и на секунду она подумала, что сейчас рассмеется от этой радости внутри неё, но радость смешивалась с нервным волнением. Она сомневалась, сможет ли она совладать с голосом, чтобы ответить на вопрос епископа, блистательного в расшитом облачении, который наблюдал за её приближением к алтарю.

Бракосочетание проводил епископ. Смолевка была удивлена, как уверенно звучал её голос, даже когда она произносила слова, смешавшие реальную жизнь с мечтами:

— Я, Смолевка Доркас Слайт Аретайн…

Сэр Тоби, нервничающий так же, как и его невеста, надел кольцо поверх кружевной перчатки. Слова службы с трудом проникали через её волнение, хотя она чувствовала, как сердце у неё прыгало, когда Тоби повторял брачный обет.

— «Телом поклоняюсь тебе».

Все было не так, как у Мэтью Слайта, не так, как у пуритан, поскольку считали, что в человеческом теле нет ничего, чему можно поклоняться. Они могли назвать его «храмом Святого Духа», но Смолевка с детства поняла, что для них этот храм был источником нечистот, мешком полным плотских искушений, ношей, содержащей для души только грех, и сбрасываемой только с наступлением смерти. Мэтью Слайт обожал текст, где говорилось, что на небесах не дают мужей и не берут в жены, но Смолевка была уверена, что там обязательно должны быть и чистые реки, и луга, где любящие могли бы любить друг друга.

Преподобный Симон Перилли дал своё благословение, лицо его светилось от радости, епископ прочитал короткую милосердную проповедь, прежде чем орган загремел снова, и потом Смолевка под руку с мужем спустилась в проход. Теперь она была Смолевка Лазендер. И никогда больше не будет Доркас Слайт. Как все любящие, она определила свою судьбу.

Первый солнечный свет дня приветствовал их, как только они вышли из церкви. Солнечные лучи отражались на церемониальных копьях королевских алебардщиков, чьи алые униформы образовали коридор от церкви. У ног, поверх разбросанных лепестков, вытянулись острые тени копий.

Перезвон городских колоколов сопровождал их всю дорогу до Мертон Колледжа, который до недавнего времени был резиденцией королевы Генриетты Марии в Оксфорде. И даже во время её отсутствия он оставался временным дворцом королевы, а Тоби получил разрешение провести в его огромном зале свадебный пир. Он сомневался, стоит ли тратить так много денег на свадьбу, но Смолевка хотела церемонии, достойной Лазендеров, хотела бросить вызов своим врагам, которые пытались сделать её новую семью нищей. Они должны, настаивала она, сделать свадьбу запоминающейся, и поэтому настояла, чтобы потратить часть денег, которые дал ей Лопез.

Леди Маргарет в этот день сняла траур. Она снова сияла в алом, господствуя в зале, где играла музыка, и куда друзья и незнакомцы пришли ради еды и вина. Люди с восхищением рассматривали невесту и интересовались у леди Маргарет, откуда появилась эта девушка.

— Она — отпрыск Аретайна.