— Ты имеешь в виду шоу телевизионное или общечеловеческое? — спросила Мама, хлопоча у плиты.

— Апокалипсическое, — поправила Бабушка, переступая порог кухни и не давая Папе ответить. — В Откровении Иоанна Богослова среди семи Асийских Церквей названы две последних — в конечных временах. Это — Лаодикийская и Филадельфийская. А в переводе с греческого «филадельфия» — это братолюбие. Эта церковь единственная не извергнута из уст Господа. А «лаодикия» — это народоправие…

— То есть демократия, — подхватил, перебивая её, Папа. — Что мы и наблюдаем повсеместно, во всём мире, как она насаждается где бомбами, где апельсинами.

— А иного пути нет, — сказал Дедушка.

— Сталина на вас нет, вот что, — ответил Папа.

— И хлеба, оказывается, уже нет, — с огорчением заметила Мама. — Кто пойдет в магазин?

— Нет братолюбия, кончилось, — досказала Бабушка. — Остались лаодикийцы, ни холодные и ни горячие. А это и есть люди апостасии и энтропии, распада и тления. Апостаты и энтропийки. Люди последних времен. Дух мира есть дух вражды на Бога, как сказано у Феофана Затворника. Это дух взаимного охлаждения, разделения и вражды между людьми. Такими сейчас в основной массе и являются русские люди. И судьба их, возможно, — рассеяться по всей земле, как иудеям. Или исчезнуть, если не преобразятся Фаворским светом. Но истинная Православная Церковь будет и там, где останется всего три человека. Даже если она переселится в Антарктиду.

В коридоре стала раздаваться музыка, на английском языке пел Дима Билан. Казалось, сам он сейчас и придет на кухню. Но вошла младшая Сестра. Не обращая ни на кого внимания, она задала свой коронный капризный вопрос:

— Мама, ну скоро завтракать?

— Красивое колечко, — сказала та, видя, как Катя любуется и крутит на пальце подаренный перстенек.

27

Народу в магазине было не так уж и много. Катя и Алесь ходили от прилавка к прилавку, катили перед собой тележку. Оператор на сей раз от них отклеился, остался в квартире. Что интересного может произойти в «Копейке»? Ничего.

— Только здесь продается хлеб Афонский, бездрожжевой, — сказала Катя. — Его и берем.

— А у меня сегодня день рождения, — произнёс вдруг Алесь.

— Да что ты?

— Правда. Не хотелось говорить, чтобы самому не расстраиваться. Встречаю в чужом городе, без друзей и родных. Как пёс бездомный.

— А я? — огорченно спросила Катя. И добавила: — Всё равно, поздравляю.

— Ты, — утвердительно сказал Алесь. — Да, ты. Но надо было мне ещё вчера уехать. Так вышло бы лучше. К черту это шоу! Оно как заразная болезнь. Начинается с маленькой ранки, с инфекции, а потом захватывает всю душу. Я вот все эти двадцать два часа хожу и думаю: как бы победить, как бы обогнать других? Что бы такое выкинуть, и кого бы столкнуть в кювет? Кажется, шепни мне кто-нибудь: сделай то-то и то-то, всякую грязь, мерзость, даже убей — тогда станешь первым, и я, может быть, выполнил бы. Самому противно.

— Я тебе не верю.

— Напрасно. Потому что это не мой личный случай. Это пандемия.

— Ты не такой, — твердо сказала Катя. И покатила тележку дальше.

— Именно такой, как все, — догнал её Алесь. — Что ты обо мне знаешь? Я изгой, из поколения руин. Мой удел — коробки таскать и подглядывать в замочную скважину за Ксюшей Собчак.