— Я соберу, — пробормотал он и потянулся к ближайшей стопке, веером раскинутой под столом.

— Не трогайте этот мусор, — попросил Данилевский.

Тим застыл в дурацкой позе, от которой тут же начало ломить колени. Голос Данилевского звучал глухо, но пугал не он. Из домашних тапочек старика выпирали опухшие ступни. Белые, похожие на убежавшее тесто ноги с заплывшими косточками щиколоток.

— Григорий Михайлович, — тихо позвал Тим, чувствуя, как от страха становится тяжело дышать. — У вас ноги… опухли.

Данилевский не ответил. Оторвался от своей писанины, взял чашку, сделал маленький глоток.

— Горячо же, — так же почти беззвучно предупредил Тим.

Старик не ответил. Он строчил что-то неразборчиво на разлинованных листах и тут же сбрасывал их на пол. Строчил и сбрасывал. Сбрасывал и принимался за чистый лист, чтобы сбросить его, оборвав последнюю строчку. Тим медленно выпрямился, в коленях хрустнуло.

— Вам бы физкультурой позаниматься, — не поднимая головы, сказал Данилевский.

А вам бы перестать прикрываться никчемной писаниной и поехать к врачу. В больницу поехать. У вас не ноги, а тумбы. Вы дышите, будто стометровку пробежали. Вы тут устроили какой-то марафон писательский, а я вам потакаю, как идиот. Телефон ожил в кармане, Тим выскочил из комнаты, так ничего и не сказав.

— Я у подъезда, спускайся, — разорвал спертый вакуум, сгустившийся в квартире, бодрый голос Шифмана.

— Сейчас буду.

Тим схватил куртку, накинул ее на плечи и вышел в подъезд. Шифман встретил его на лестнице. В пальто нараспашку, он стоял, прислонившись к перилам, запыхавшийся и лучистый.

— Мне открыли внизу, — сказал он. — Консьержка. Не спросила даже, к кому я примчался. — Оглядел лестницу, заставленную горшками с геранью всех мастей. — Фактурненько тут.

Тим пожал плечами: традиции, куда деваться, московская интеллигенция вымирает, если что ей и остается, так держаться за такую ерунду, как подъезд в домашних цветах. Шифман будто бы понял — покивал, поднялся на одну ступеньку, обхватил перила длинными истерзанными пальцами. Тим отвел глаза. Сквозь подкладку куртки он теребил угол фотокарточки. Тянуть было некуда.

— Слушай, про фото… — начал он, так и не решив, что именно спросит. — Ты мне оставил. Помнишь? В рюмочной.

Шифман глянул растерянно, но кивнул.

— Кто на нем? — выпалил Тим.

На нижнем этаже заскрежетал замок, скрипнула дверь, закопошилось, зашуршало пакетами. Шифман поднялся еще на две ступени. Теперь Тим нависал над ним неуютно близко, руку протяни — и дотронешься.

— Семейный архив, — отмахнулся Шифман, дернул щекой. — Матушка всучила при последней встрече. Или нужно говорить «крайней»? — ухмыльнулся он. — А что?

— Любопытно. Там люди, знаешь, такие «ретро».

— Если мать моя не спятила окончательно, а я не разучился считать, то не такое уж и ретро. — Перебрал пальцами по деревянным перилам.