Я закуриваю, выпускаю густую струю дыма мимо головы Лены и мирно, простодушно-вкрадчиво спрашиваю:

— Лена, можно тебе задать один вопрос?

— Хоть десять! — сейчас же отвечает Лена и бесстрашно, чистыми, безмятежно ясными, ни в чем неповинными глазами смотрит на меня.

«Дурак, дурак, что ты делаешь? — кричит во мне какой-то добрый голос. — Остановись! Обними свою любимую и будь счастлив!» Но я уже не могу остановиться, это не в моих силах:

— Лена, что бы ты подумала, если б… увидела меня с какой-нибудь дивчиной?.. Идем и, ничего не замечая, хохочем во все горло.

Лена опять отвечает быстро и решительно:

— Подумала бы, что вам очень весело, и пожалела бы, что я не с вами рядом.

— И все?

— Все. А что же еще?

— И тебе не стало бы грустно? Не обиделась? Не подумала, что я… что она…

Лена гладит мою руку, нежно и с жалостью смотрит на меня, шепчет:

— Глупый ты, Санька, глупенький!..

И от этого прикосновения, от этой ее нежной жалости, от ее шепота мне сразу становится легко-легко, покойно, светло, хорошо. Говорю:

— Нет, не просто глупый, а я настоящий дурак. Ленка, отшлепай меня по щекам скорее!

Лена решительно размахивается и в ее глазах рдеют озорные огоньки.

— За что отшлепать, говори?

— Так… заслужил. Шлепай, ну! Скорее.

Лена качает головой, опускает руку, улыбается.

— В чем дело, Саня? Когда, где и перед кем провинился?

— Ладно, потом расскажу. А сейчас… Лена, мы ни в кино, ни в цирк сегодня не пойдем. Давай отправимся на Магнит-гору, на «ту самую». А?

— Давай! — охотно соглашается Лена.

Взявшись за руки, мы шагаем к автобусной остановке.

Автобус, новенький, быстроходный, сияющий никелем и свежей голубой краской, доставил нас в Березки, к самому подножию горы, к северному ее склону. Отсюда уже не видно солнца, хотя оно еще не зашло. Чуть ли не целый час остался до вечерней зари.

Пробежав березовую рощицу, карабкаемся по травянистой скользкой крутизне, негусто покрытой то мшистыми, то голыми серыми, то рыжими железистыми камнями. Спешим взобраться на вершину, прежде чем солнце докатится до края неба.

Прохладная тень покрывает склоны горы, а нам жарко. Лена раскраснелась — ярче макового цвета. Горят щеки, губы, шея. Горят и сверкают чистой росой. Я останавливаюсь, привлекаю к себе Лену. Она жарко дышит мне в лицо, упирается в грудь руками, тихонько смеется.

— Опоздаем, Санечка… Идем!

Щедро, приманчиво, как в далеком детстве в донецкой степи, пахнет знойным спелым летом: полынью, чебрецом, истекающим соком молочаем, горячей пересушенной травой, птичьими гнездами. Кружится голова. Грудь клонится вперед, к земле. Нет сил, да и не хочется сопротивляться притяжению Магнит-горы, и я падаю на травянистый колючий склон. Лежу, молчу, жмурюсь, улыбаюсь.

— Опоздаем, Сань!

Нет, я не опоздал. Все свершилось вовремя. Я уже крепко, надежно держу в руках свое счастье и не выпущу его до конца жизни.

Поворачиваюсь на спину, открываю глаза. Лена стоит около меня, у изголовья, притихшая. Высоко-высоко надо мною раскинулось синее предвечернее, легкое, как парус, небо. Никого и ничего нет между мною, Леной и небом. Ни облака, ни жаворонка, ни орла, ни дождевой капли. Я, Лена, наша любовь, наше счастье и небо, его синева, его высота…

— Лена, давай поженимся, — неожиданно говорю я. — И как можно скорее.

— Куда ты спешишь? — спрашивает Лена и хмурится.

Вот опять!.