Вот опять!.. Как только заговорю о женитьбе, так она становится неузнаваемой: настороженной, колючей. Отчего это? Умолкаю. Размышляю. Потом притягиваю Лену к себе и говорю:

— Ты знаешь, я ничего, решительно ничего не боюсь, кроме… Смотрю вот на тебя, на небо, на Магнит-гору, и мне хорошо-хорошо, как во сне. Понимаешь?.. А вдруг проснусь — и ничего этого не будет: ни тебя, ни Магнитки, ни синего неба.

— У меня тоже так бывает… И у всех людей, наверное, так было и будет.

Я говорил с тревогой, очень серьезно, а Лене почему-то весело.

— Настоящее красивое счастье, Сань, таким и должно быть. Человек очень и очень дорожит добытой красотой, боится потерять ее каждую минуту.

— Да?.. — Я целую Лену в обе щеки, усмехаюсь. — Ты умная, умная!

Лена не отвечает мне улыбкой. Лицо серьезное, строгое.

— Да, Саня, с тобой я чувствую себя очень и очень умной. Идем!

Не дожидаясь меня, Лена устремляется на вершину. Бегу за ней следом, догоняю… и не могу догнать.

Меньше крутизна, слабее прохлада, теплее встречный ветерок, и вдруг целое море света льется мне в глаза, в грудь… Мы уже на вершине Магнит-горы. Далеко внизу, в долине, у сияющих запруженных вод Урал-реки, впечатываясь в отроги Уральского хребта, раскинулась необъятная, неоглядная Магнитка. Трубы, трубы… И дымы — белоснежный, коричневый, нежно-каштановый, пепельно-сизый, золотистый, рыжий.

Тысячи, десятки тысяч, двести тысяч людей стоят у домен, мартенов, у прокатных станов, трудятся, умнеют, открывают вокруг себя красоту за красотой… А ведь еще несколько лет назад здесь была голая степь, безлюдье.

Солнце нижним краем уже коснулось линии земли, и в долину неудержимо хлынул свет зари. Он затопил ее из края в край. Все домны, все корпуса цехов, бетонные и кирпичные, все разноцветные дымы, все бараки, все улицы и даже озеро и Уральский хребет стали одинаковыми в свете зари — оранжево-красными, озаренными. Каждый кирпич, каждый дым, каждое окно, каждый кусок металла, каждый клочок магнитогорской земли превратились в цвет знамени нашей революции и все вместе славили ее.

— Догоняй, Саня!.. — вдруг кричит Лена.

Она бежит по росистой заревой траве, оставляя на ней темный след. Бежит и смеется. А я стою, смотрю на дорожку, проложенную Леной, слушаю ее смех и вспоминаю сестру Варю, Машу из Петушков… Колени мои подгибаются сами собой, опережая мысль. Я наклоняюсь к прохладной, чуть примятой траве, где пробежала Лена, прикладываюсь к ней губами. Трава пахнет чебрецом, мятой, дождем, солнцем.

— Санечка, что ты делаешь?

Лена стоит невдалеке и смотрит на меня. Молчу. Улыбаюсь глупо, во весь рот.

Лена подходит ближе. Мягко шелестит ее платье, обсыпанное неправдоподобно крупными розами. В волосах запутались последние лучи заходящего солнца. Щеки рдеют. Глаза испуганно и вместе с тем радостно смотрят на меня.

Я тихонько опускаюсь на серый ноздреватый, источенный ветрами и дождями камень, лицом к озаренной Магнитке и надолго замираю. Вот так всю жизнь проживу — озаренным.

Лена сидит рядом. Волосы ее вплетаются в мои. Дыхание ее губ жжет мне щеку. Стук ее сердца сливается с моим.

— О чем ты задумался, Саня?

Если бы мой слух не был так обострен, я бы, наверно, не понял, что она прошептала.

Вокруг нас, куда ни глянь, ни души, и все-таки… Любви нужна тишина, негромкие слова, вкрадчивый шепот, улыбка, смех, горячий взгляд, еле-еле ощутимое пожатие руки, молчание, осторожное прикосновение.

До сих пор все это было для меня тайной. Сейчас я открываю ее и оттого чувствую себя победителем.

Поворачиваюсь к Лене, смотрю в ее глаза, отражающие зарю.

— О чем я думаю?..