Те, кого любил я, отреклися,

         Кем я жил – забыли про меня.

         Но и все ж, теснимый и гонимый,

         Я, смотря с улыбкой на зарю,

         На земле, мне близкой и любимой,

         Эту жизнь за все благодарю.

    17 августа 1925

«Листья падают, листья падают…»

         Листья падают, листья падают.

         Стонет ветер,

         Протяжен и глух.

         Кто же сердце порадует?

         Кто его успокоит, мой друг?

         С отягченными веками

         Я смотрю и смотрю на луну.

         Вот опять петухи кукарекнули

         В обосененную тишину.

         Предрассветное. Синее. Раннее.

         И летающих звезд благодать.

         Загадать бы какое желание,

         Да не знаю, чего пожелать.

         Что желать под житейскою ношею,

         Проклиная удел свой и дом?

         Я хотел бы теперь хорошую

         Видеть девушку под окном.

         Чтоб с глазами она васильковыми

         Только мне —

         Не кому-нибудь —

         И словами и чувствами новыми

         Успокоила сердце и грудь.

         Чтоб под этою белою лунностью,

         Принимая счастливый удел,

         Я над песней не таял, не млел

         И с чужою веселою юностью

         О своей никогда не жалел.

    Август 1925

«Над окошком месяц. Под окошком ветер…»

         Над окошком месяц. Под окошком ветер.

         Облетевший тополь серебрист и светел.

         Дальний плач тальянки, голос одинокий —

         И такой родимый, и такой далекий.

         Плачет и смеется песня лиховая.

         Где ты, моя липа? Липа вековая?

         Я и сам когда-то в праздник спозаранку

         Выходил к любимой, развернув тальянку.