Я мысленно закатываю глаза, делаю глубокий вдох. Да когда же это закончится?

– Потом начинаем создавать реестр предателей дела партии, – на другое ухо шепотом говорит Кузнецов.

Это что-то новенькое. Такого у Ленина не было.

– Так, пойдемте в курилку выйдем.

Мы выходим на лестничную площадку, где стоят урны. Тут пусто, хотя недавно кто-то курил. Я поднимаюсь на пролет вверх и спускаюсь на пролет вниз. Никого.

– Значица так, революционеры! – Я наставляю палец на напрягшихся парней. – Подпольную газету запалит первый же сексот, к которому она попадет. По цепочке распространителей КГБ выйдет на издательство. Это во-первых. Во-вторых, реестр. Как вы собираетесь собирать для него информацию? Как определять, кого включать, а кого еще нет?

– Наймем своих осведомителей, – пожимает плечами Коган. – Деньги-то теперь есть.

– Ну а что ты предлагаешь? – заводится Кузнецов. – Сидеть на этих чемоданах, таская их, как Корейко, с вокзала на вокзал?

– Я предлагаю сначала легализовать деньги.

– Как? – ребята таращат на меня глаза.

– Надо написать несколько пьес про Ленина. Что-нибудь революционное, – я кивнул в сторону библиотеки, где остались книги основоположника. – Самые богатые литераторы, да и вообще люди в СССР – это драматурги. Они получают 1,5 % валового сбора театра за акт. Пишем семиактовые пьесы. Это уже 10,5 %! Рассылаем во все советские театры. Их больше тысячи по стране. Мне доцент Ухалов рассказывал про драматурга Барянова, который за публичное исполнение только одной написанной им пьесы «На той стороне» получил около миллиона рублей процентных отчислений.

Ребята восторженно ахнули.

– Драматург Софронов заработал 600 тысяч рублей, – я продолжил корежить психику друзей. – Братья Тур – 750 тыс. рублей.

– Это дореформенные рубли. – я вижу, как заработали калькуляторы в глазах Когана.

– Даже если разделить на десять, – пожал плечами я, – все равно огромные деньги.

– Ладно, мы легализовали чемоданы, – кивнул Кузнецов. – Что дальше?

– Нам нужна база. Какой-нибудь большой дом в Подмосковье. Можно генеральский или академика какого-нибудь умершего. Купим официально, заплатим налоги. Там мы сделаем нашу штаб-квартиру. Оформим все под литературный клуб. И вот тогда! – Я назидательно поднял палец. – Мы можем начать вербовать людей. Аккуратно! Ни в коем случае ни слова про Новую Молодую Гвардию, подпольную партию… Лишь разведываем настроения, приглашаем и приручаем к клубу нужных людей. Нужно будет обязательно взять сексота. Пусть пишет доносы о литературных спорах и дискуссиях. В КГБ спокойны, все под контролем.

– Назовем его Советский Патриотический Клуб, – решился я, – эСПэКа. Очень удобно запомнить.

Парни внимательно меня слушают, кивают.

– И еще, – я помолчал, тяжело вздохнул. – Кому-то из нас надо пойти во власть. Во-первых, прикрытие сверху. Во-вторых, точные планы по противодействию контрреволюции можно составить, обладая полной информацией. А она есть только на Лубянке или на Старой площади.

– Чтобы попасть в ЦК или КГБ, – засмеялся Коган, – надо жизнь прожить. Сначала окончить универ, вступить в партию, пройти обучение в высшей партийной школе или краснознаменном институте КГБ, делать карьеру десятилетиями… К этому времени уже будет поздно.

– Есть способ ускорить весь процесс, – туманно ответил я.