Ага, а вот и художественная самодеятельность подъехала. Послушаем.

– Давайте, Юлий Кимович, – дружно отвечают молодые парни. Девушек среди них нет.

Пак берет задорный аккорд, ученики запевают:

Громкий хохот.

– Тише вы, черти! – Пак и сам смеется. – Не испугаетесь?

Ребята мотают головами.

– А теперь давайте «Лагерь».

Ученики запевают:

Заканчивается песня рассказом о лагерном сортире и колючей проволоке.

Я аккуратно делаю шаг назад, спускаюсь в партер.

Вот же сука! Ради политики подводит пацанов под статью. Ладно, не под статью, но точно под проблемы. За такие частушки исключат из комсомола и не дадут характеристику для поступления в институт. И как же оперативно сработал! Недавно радио сообщило о Золотой Звезде Нассера. И тут же Пак подсуетился с капустником. На мероприятии будут дипломаты из ГДР – не замять. Скандал, пойдут слухи… Диссидентам только этого и надо. Ведь в Москву приезжает делегация из ГДР подписывать договор о дружбе. А в песне поется про стену с колючей проволокой. Очень толстый намек. И не просто скандал, а с международным оттенком.

Что же делать?

Предупредить директрису и Седова? Сорвать капустник?

Я выхожу в коридор, прислоняюсь лбом к стеклу окна. СЛОВО молчит как партизан – ни одной подсказки. Или то, что я сюда попал, – это и есть подсказка?

Хлопает дверь, в коридор выходит довольный Пак. Без гитары. Смотрит на меня, и на лице у него появляется узнавание.

– Как же, как же! Русин, правильно?

Спасибо, Господи!

Без замаха, резко бью левой в печень Паку. Тот со всхлипом складывается. Теряя очки, падает на пол. Прижимает руку к боку. Мой бок тоже отдает болью, но явно не такой сильной, как у диссидента.

– Правильно, Русин меня зовут. Пойдем-ка, певец ты наш. – Я хватаю диссидента за ворот пиджака, подбираю расколовшиеся очки и волоку к подсобке. Тут школьная техничка хранит свои швабры и ведра. Вынимаю из брюк ремень, рву пуговицы на брюках Кимовича. Все это время Пак хрипит, пытаясь скукожиться. Нокдаун в печень – страшная вещь.

– Сиди тут тихо, – я легко пинаю диссидента в бедро. – Вылезешь, когда все закончится.

Зыкинские «шлягеры» ему не нравятся… А двадцать миллионов погибших и не родившихся в результате развала СССР – тебе понравятся? Мало кто задумывался, но в 90-е страна практически повторно пережила по потерям Вторую мировую войну!

Возвращаюсь в актовый зал. Ребята уже вышли из-за кулис, ходят по сцене.

– Парни! – Я принимаю деловитый вид. – Юлий Кимович просил передать, что все отменяется!

На меня удивленно смотрят десять пар глаз.

– А вы кто? – наконец соображает высокий десятиклассник с большим кадыком.

– Я товарищ Юлия. По Маяку.

На лицах проступает понимание.

– Обстоятельства изменились. Он вам сам потом расскажет. Был вынужден срочно уехать. У вас все отменяется!

Красково, Подмосковье

Служба старшине нравилась. Синекурой ее назвать было бы неправильно. Дел хватало. Вот целый год проработал он участковым в Малаховке, и каждый день какое-то да происшествие. То обчистят карман у покупателя на местном рынке, то приезжий на станции лишится части багажа, то вечером поножовщина в каком-то дворе… А в выходные танцы на местной «Сковородке». Так завсегдатаи называли танцплощадку в парке. Вот там порой случались такие драки, с огромным количеством участников, потерпевших, что приходилось поднимать по тревоге комендантский взвод расположенного поблизости гарнизона.

Но в один прекрасный день произошло чудо.