На том и порешили.

    И вот теперь мохнатый низкорослый зверь, по недоразумению названный конем, споро трусил вслед за лошадью Джухи по, казалось бы, вообще непроходимым тропинкам.

    -  К вечеру-ночь быть в Город! - заверил юношу Джуха, сбив на затылок косматую папаху.

    От папахи несло горелым.

    Осыпям и изъеденным ветрами наростам не было видно конца-краю, зазубренные клыки скал яростно вгрызались в безумную синь неба, деревья, искривленные и скрученные своей тяжкой судьбой, изо всех сил цеплялись за камни руками-корнями… Подъем сменялся спуском, перевал - перевалом, от жесткого седла и тряской езды у шах-заде уже чувствительно побаливал крестец; вдобавок юношу нещадно донимали блохи - легионы их с радостью переселились на нового хозяина из кошмы, на которой юноша провел ночь в жилище Джухи.

    Суришар терпел, стиснув зубы. Юноша прекрасно понимал, что Джуха не виноват - у них все так живут. Горец и без того сделал для шах-заде все, что мог, и даже больше: накормил, обогрел, оставил переночевать, добыл коня и лично вызвался проводить до Города. Кто сделал бы больше? Вся вина за теперешние злоключения лежит на «небоглазых» предателях. Ничего, скоро он до них доберется! До них, и до их третьего сообщника, зачинщика святотатственного сговора! Как сказал о них мудрый Джуха? Резать надо? Правильно сказал! Будем резать.

    Перевал.

    Спуск.

    Р-резать!

    Подъем.

    Перевал.

    Долго резать! - все более ожесточался юноша, подпрыгивая на очередном ухабе и мимо воли расчесывая блошиные укусы. Никакого честного боя - резать, как поганых шакалов! Сердце греть, печень греть, селезенку, требуху… Впрочем, одного из злодеев придется оставить в живых, иначе он просто не найдет дорогу обратно в Кабир! - дошло вдруг до шах-заде.

    Мир моргает редко, а Суришар, увы, не самая большая соринка в глазу.

    И когда шах-заде, во время переправы через быстрину горной речушки, смирился с необходимостью оставить в живых красавицу-хирбеди, - за их спинами раздался вой.

    Суришар самым постыдным образом вжал голову в плечи, не смея оглянуться. Трусость была присуща кому угодно, кроме молодого шах-заде, но рассудите, господа мои: люди и звери воют по-иному. А здесь желчью выхлестывалась первобытно-жуткая тоска, неотвратимая, как возмездие за грехи в потустороннем мире, и казалось - вековечная боль гор исходит унынием, глядя на скрытую до поры луну и захлебываясь от муки без конца и начала.

    Лохматый конек прянул вперед и в один прыжок оказался на берегу, нагнав каурую лошадь Джухи.

    Вой оборвался истошным взвизгом, от которого впору было оглохнуть, но эхо его до сих пор металось в теснинах, дробилось, множилось, всем телом ударяясь о скалы, в клочья разрывая самое себя, чтобы вновь и вновь вернуться…

    Тишина.

    Гулкая, набатная тишина заталкивает в уши бархатные затычки; еще и ладонями поверх хлопает, для верности.

    -  Что это было, Джуха? - свистящим шепотом спросил юноша, опасаясь говорить громко и не слыша звука собственного голоса.

    -  Горный Смерт был, - спокойно ответил проводник чуть погодя; и добавил с ухмылкой. - Добрый знак.

    -  Добрый?!! - поперхнулся юноша.

    -  Ясно дела, - в свою очередь приподнял брови Джуха, удивляясь, что его спутник не понимает таких простых вещей. - Он же нас предупредила! А могло и не предупредить.

    -  И… что теперь?

    -  А-а, пустяк теперь! Ехай дальше.