—   Поступай, как знаешь!
Потом Дезире хмурится:

—   А на что мы купим обстановку?

—      У меня отложено сто пятьдесят франков. Я при­смотрела по случаю мебель для двух спален. Если он станет допытываться, откуда у нее сто пять­десят франков сбережений, если им приходится во всем себя ограничивать, то за этим последуют сцена, упреки, приступ мигрени и так далее.

Он предпочитает снова уткнуться в газету, разжечь потухшую трубку, повторив еще раз:

—  Поступай, как знаешь!

Дело сделано. Стоило ему сказать «да», и вот мы уже переезжаем.

—  Кстати, Дезире...

Эту партию она выиграла и знает, что он не отва­жится протестовать.

—      На время, на первые месяцы... Пока на первые же доходы я не куплю новую мебель...

Увы! Дезире вынужден уступить жильцам для лучшей тридцатифранковой комнаты всю свадебную обстановку своей спальни — платяной шкаф с двумя зеркалами, бе­лый мраморный умывальник, изготовленную на заказ по его гигантскому росту кровать и все остальное, вплоть до  фаянсового  туалетного   прибора   в  розовых   цветах.

Своей прекрасной мебели Дезире назад не получит. Как, впрочем, и собственных четырех стен.

—      Пойми,   Дезире,   чтобы   нанять   прислугу,   троих жильцов мало. Вот если бы четверо или пятеро...

А на что две мансарды, чистенькие, беленные извест­кой, светлые? Они пропадают зря! Если сдать две комна­ты в первом этаже...

Она их сдала, и дом на улице Закона сократился для нас до пределов кухни и двух мансард.

—      Знаешь, сколько зарабатывает госпожа Коллар на одних завтраках?

Прислугу так и не наняли. Спина у Анриетты больше не болит. По утрам, с восьми до десяти, жильцы заполо­няют кухню, а мы завтракаем на краешке стола.

—  Отодвинься, это место господина Зафта.
Господин Зафт, господин Богдановский, мадемуазель

Фрида, студентка из России, — все они приходят зубрить в кухню: здесь им теплее.

—      Если готовить им второй завтрак, по франку с че­ловека...

Потом доходит и до ужина. В доме больше нет сво­бодного уголка; Дезире вечером долго ищет незанятый крючок на вешалке. Жалобы на то, что приходится огра­ничиваться самым необходимым, разом кончились. Анриетта делает сбережения,  никому   не давая отчета.

11

Пятница, 2 мая 1941 года,

 Фонтене-ле-Конт

Вчерашний день был словно лубочная картинка — один из тех дней, память о которых хранят всю жизнь, как хранят в альбоме портреты родственников.

Я думаю, если подсчитать, то окажется, что в жизни выдается совсем мало таких дней. Но они так чисты, так ярки, жизнь в эти дни так бьет ключом и в то же время словно неподвижна, что мы упорно представляем себе наше существование таким, каким оно бывает в эти чуде­сные мгновенья.

Вчера было первое мая, когда-то — день стычек, угрюмых шествий, конной полиции, сабель наголо, а те­перь — день публичных речей и продажи значков в поль­зу благотворительных обществ.

Но дело не в этом — чудо заключалось в другом.

Да, конечно, произошло чудо. Бывают дни, когда небо по утрам особенно ослепительно, а закаты по вечерам особенно великолепны. Но вчера с самой утренней зари начался истинно весенний день; быть может, такою и за­помнится тебе весна твоего детства.

Далекие раскаты грома, солнце, пробивающееся напе­рекор слоистым облакам, и сами облака, все освещенные по-разному и придающие небу какую-то трагическую пышность.