Стараясь не дышать, я вошел в темную, и подпалил один из них. Солома ярко вспыхнула, освещая узилище. Прямо на земляном полу ничком лежали связанные по рукам и ногам люди. Разобрать, кто есть кто, кто наш, кто не наш было невозможно. Я просто подошел к крайнему и пока не догорел факел, саблей перерезал веревки. После него перешел к следующему.

    -  Давай посвечу, - предложил, появляясь вслед за мной, Иван Степанович.

    Он поджег очередной жгут соломы, и я начал быстро, одного за другим, освобождать заключенных. Люди были в таком состоянии, что признаки жизни подали всего три человека. Один из них перевернулся на бок и щурил глаза на нежданный свет. Я этого человека не знал и, опознав по платью запорожца, к первому, подошел к нему.

    -  Степан, ты живой? - спросил я, поворачивая боевого товарища на спину.

    Запорожец никак на это не отреагировал.

    -  Пить ему дай, его жаждой морили, - подсказал оживший первым узник. Он четвертый день без воды. Вон там бадья, - указал он на вход.

    Я бросился к бадье и, зачерпнув воду ладонями, вылил ее Степану на лицо. Он зашевелился и облизал языком намокшие губы. Я вернулся к бадье, нашел на полу берестяную кружку и наполнил ее до краев.

    -  Подними ему голову, - попросил я Ивана Степановича. Тот опустился на колени и помог запорожцу приподняться. Я поднес к его губам край кружки, и он, захлебываясь, начал всасывать в себя воду.

    -  Григорий ты где? - окликнул я Гривова. Никто не отозвался. - Гривов здесь? - спросил я начавших подниматься арестантов.

    -  Его сегодня вечером к боярину в избу уволокли, - сказал все тот же человек. - Видно пытать собрались.

    -  Где боярская изба? - спросил я Ивана Степановича.

    -  Тут неподалеку, - ответил он. - Только там холопов видимо невидимо, тебе одному с ними не справиться.

    Степан оторвался от кружки и прохрипел:

    -  Ничего, как встану, так и справимся! Не таких, - он не договорил и опять припал к живительной влаге.

    Люди постепенно оживали. Пока еще никто не смог подняться с пола, но многие уже сидели и разминали затекшие руки и ноги. Кошкин явно умел ломать людей. Мало того, что держал взаперти в зловонной избе, еще лишил движения и возможности шевелиться. Вопросов к нему становилось все больше и больше.

    -  Еще воды, - потребовал запорожец, опорожнив внушительного размера кружку.

    Я вновь наполнил ее, и подал ему. Те, кто уже мог передвигаться, сползались к бадье и черпали воду руками.

    -  Вон тому дай, - потребовал Степан, указав на последнего, еще не пришедшего в себя пленника.

    Я подошел и попытался перевернуть того на спину. Ему вода больше не требовалось. Он был мертв. Между тем, догорел последний соломенный жгут, и в арестантской опять стало темно.

    -  Сейчас еще принесу, - послышался голос моего провожатого.

    В избе стало тихо, оставшись без света, люди как будто чего-то испугались и притаились.

    -  Севастьян, - позвал Иван Степанович, - чего-то дверь закрылась!

    Снаружи раздался глухой смешок, хихикали долго, с ехидцей и придыханиями. Все мы молча слушали отзвуки чужой радости. Потом, сторож все-таки откликнулся:

    -  Попались голубчики! Посидите, посидите!

    -  Севастьян, ты это что? - испугано, позвал крестьянин.