Дамиен разглядывает детей слишком внимательно, настолько пристально всматриваясь в их лица, следя за движениями, мимикой, репликами, что мне становится не по себе.

— Ты согласишься стать моей женой?

Наверное, я чувствовала этот вопрос, предвидела. И то, как он задан — отдельная история: Дамиен не смотрит в мои глаза, не улыбается, не проявляет никаких положительных эмоций. Он всё так же следит за шумной группой детей.

— Что? — переспрашиваю, стараясь выиграть время.

— Когда я попрошу тебя стать моей женой, — он медленно поворачивает голову, отрывая взгляд от девочки в красном платье, давно ставшем ей слишком коротким, — ты согласишься или ответишь «нет»?

Я молчу, упорно жду его взгляда — хочу знать, что именно происходит в данный момент в его голове. Но Дамиен смотрит на собственные ноги и тихо ждёт ответ.

— Мне девятнадцать, Дамиен. Как я могу решить это сейчас? И почему ты спрашиваешь, вообще?

Он, наконец, смотрит на меня, всё так же не повернув до конца головы, но мне это уже совершенно не важно: в зелени его умных глаз так много боли, страха и отчаяния, что я цепенею. Странное чувство — холод, давящий изнутри, медленно расползается по моему телу, проявляясь гусиной кожей на руках, спине, бёдрах.

— Я… не знаю. Не знаю сам, что это, Ева. Иногда у меня возникает чувство… предчувствие, что ничего не будет. У нас не будет. Как будто должно произойти нечто непоправимое… или возникнет непреодолимое препятствие, но… но у нас не будет общего дома, детей, будущего. Ничего из того, о чём…

Он умолкает, а я не могу дышать: мне больно, физически больно.

— Ничего из того, что обычно бывает у людей, которые с самого начала хотят быть вместе.

Набираю воздух в лёгкие:

— Дамиен, это будет зависеть только от нас двоих. Только ты и я, и никто больше. Это лишь в нашей власти: если решим — будем вместе, а если нет… Наверное, именно по этой причине в девятнадцать никто и не говорит о настолько далёком будущем. Слишком много всего ещё произойдёт, слишком велики шансы, что наши желания изменятся. Мы будем встречать новых людей…

— Я чётко знаю, чего хочу! — обрывает. — Ещё никогда и ни в чём не был так уверен, как в этом!

Его взгляд вновь замкнут на моём, но теперь в нём решимость, граничащая с агрессией:

— Поэтому я и спросил тебя, — голос становится мягче, как и взгляд. — Чего захочешь ты?

— Дамиен, сейчас я хочу только тебя. А что будет завтра, я не знаю. Тем более не знаю, что ждёт нас годы спустя.

«Хочу только тебя» имеет правильное, нужное воздействие — его брови распрямляются, разглаживается кожа на лбу, взгляд делается расслабленнее, спустя ещё несколько мгновений на губах даже появляется нечто, отдалённо напоминающее улыбку.

— Просто поцелуй меня… — тихо просит.

И мы целуемся: медленно, нежно, почти целомудренно, но как никогда чувственно. Впервые настолько осмысленно, вкладывая в каждое движение максимум ожиданий и надежд.

Спустя вечность Дамиен отрывается и сообщает важное упущение:

— Нам уже почти по двадцать, Ева.

Дамиен не сомневался ни в своих желаниях, ни в способах их воплощения. Он не сомневался ни в чём. Его манера планировать наше будущее, внезапно проявляющая себя отдельными высказываниями, иногда пугала.

Я просто наблюдала за тем, как он совершает некоторые ежедневные свои ритуалы, рассуждая попутно, например, о том, какой тип душевой кабинки ему по душе́, и что ванна все равно нужна, возможно, даже и джакузи, и его он обязательно установит, только осталось решить где.