|
– Мама? Ужасен был этот призыв сирот к погибшим, убитым матерям Токарева схватила за руку Марию Николаевну и спросила: – Что делать? Ей казалось, что суровый, всегда деятельный и решительный старший инспектор, непримиримый к человеческим слабостям, поможет спасти детей. Растерявшийся капитан поворачивал катер то к заводским пристаням, то к луговому берегу. Заглох мотор, и катер, поворачиваясь боком к течению, лениво и сонно пополз к речному вокзалу. Капитан сорвал с себя в отчаянии фуражку и хлопнул ею о палубу. Мария Николаевна видела всё вокруг, но ни один звук почему-то не доходил до неё, словно внезапная глухота поразила её; она видела нянек, лица детей, лысую голову капитана, открытые рты кричащих что-то матросов, столбы воды, мечущиеся по Волге лодки, но все происходило в какой-то страшной тишине. Она не могла заставить себя посмотреть вверх – как будто чья-то железная рука легла на её затылок. Из тридцатилетней, давней глубины всплыла забытая картина – девочкой она ехала с матерью по Волге, пароход сел на мель, и пассажиры лодкой добирались до берега, матрос подвёл её, маленькую, тоненькую, в большой соломенной шляпе, к борту, поднял и ласково сказал: «Не боись, не боись, вот и маменька твоя тут». И показалось – то не её поднял над бортом ласковый матрос, а Веру, и, забыв о себе, она по думала о судьбе дочери. И муж, который, казалось, всегда нуждался в её опеке, вдруг представился ей сильным, решительным. О, если б он был здесь!. Но нет, нет, хорошо, что здесь нет Веры, матери, Степана, сестёр. Пусть, пусть, раз суждено. Но хоть миг посмотреть на них... Потом она стояла на корме. Нянька Соколова грузила детей в лодку. – Куда ты? – кричала Соколова матросу – Больные раньше, давай сюда немого, вот этого. Берёзкин, сюда иди, теперь девчонку эту. Глаза ее блестели, она казалась уверенной, вдохновенно мужественной оттого, что ничто ей не страшно, оттого, что она кричит на матроса, оттого, что столько глаз с просьбой и доверием смотрят на неё, оттого что она сильна среди широкой Волги под вой бомбёжки. Она помогла Марии Николаевне сесть в лодку и крикнула: – Вот инспектор с вами» Не бойтесь! Мария Николаевна очутилась в лодке, совсем близко от воды, дохнувшей немой глубиной и сыростью. Притихшие дети вцепились руками в борты, озирались, вглядывались в мутную воду. И вдруг Маруся ощутила уверенность, надежду. Ей хотелось поцеловать борт лодки – здесь было спасение. Она совершенно ясно, как в прозрении, представила себе все: лодка пристанет к берегу, она спрячет детей в лозняке, они переждут бомбёжку и той же лодкой вернутся в город. На дне лодки сидели два мальчика. Того, которого Соколова называла немым, обнимал за плечо Слава Берёзкин. Он почему-то был босиком и твердил: – Не бойся, не бойся, я тебя не оставлю. Володя Андреев хотел прыгнуть за борт катера, мать удержала его: – Что ты делаешь, окаянный! Соколова сказала? – Садись, Наташка, с сыном вместе. Наташа посмотрела на белое, бумажное лицо свекрови, державшей в омертвевших руках вязание. – Садитесь вы, будете ему, сироте, заместо матери, – сказала она. И Варвара Александровна с судорожной силой обняла невестку. – Наташа? – сдавленным голосом произнесла она и вложила в это слово столько любви, столько раскаяния, столько нежности, что Наташа оглянулась, словно оно было произнесено не губами свекрови, а вытолкнуто кровью, судорогой сердца. Но матрос не пустил в лодку Варвару Александровну и Володю, мест не было. – Отчаливай! – закричали матросы – Греби к луговому, на Красную Слободу! Лодка, черпая бортом, пошла наискось к левому берегу, а катер медленно понесло к страшным сталинградским пристаням. Неожиданно застучал вновь налаженный мотор, несколько голосов радостно закричали, капитан поднял фуражку и, отряхнув её, надел на голову, дрожащими пальцами стал налаживать цыгарку. |
